— Но воину умереть в пылу битвы и шума, в глазах товарищей и начальников, при звуке инструментов, возвещающих победу, это еще ничего; но умереть продолжи тельною мучительною смертью, далеко от всех близких сердцу, далеко от тех, кто их любит, в такую темную ночь, умереть на чужой, смоченной их кровью, земле… О! Это смерть отцеубийцы, еретика или осужденного!.. И когда я думаю, что есть еще на свете муки ужаснее этих, то мне простительно потерять присутствие духа, дрожать, ужасаться.

— Что вы хотите этим сказать? — вскричал Гильом со страхом.

— Разве вы не слыхали, как жестоко неприятели поступили со всеми жителями Дурама? Они их всех растерзали, как кровожадные волки, спустившиеся с гор из лесов Шотландии, не пощадив никого, ни стариков, ни детей, ни женщин и из этих последних, хотя некоторых и оставили в живых, но только для того, чтобы предать их такому поруганию, которое ужаснее самой смерти.

— Но вы, я надеюсь, не боитесь за себя, — клянусь, когда всех нас перебьют до одного, то только через труп мой достигнут вас.

— Знаю, Гильом, знаю, — отвечала спокойно Алисса — но после… Замок все же будет взят; и в последнюю минуту крайности, может быть, у меня не достанет твердости самой себя лишить жизни, потому что я женщина, и следственно рука и сердце мое ослабеют перед смертью!

— О, тогда! — вскричал Гильом, — я… Ах! несчастный, какая ужасная мысль пришла мне в голову! Что было я сказал!

— Благодарю, Гильом, — сказала Алисса, подавая руку молодому рыцарю, — вы угадали мысль мою; муж мой, вручив меня вашей защите, заботился о моей чести, вероятно, столько же, как и о жизни; и поэтому, ежели вы не в состоянии будете отдать меня живой и не обесчещенной, какой от него приняли, то, по крайней мере, отдайте мертвую и чистую, и тогда он скажет, что вы ежели не в точности, то честно и мужественно выполнили обязанности, и за живую или мертвую он будет благода рить вас, а может и благословлять память вашу; но это, Гильом, в самой последней крайности; посмотрим, может, еще есть средство к спасению.

— Какое? — спросил поспешно молодой человек, когда графиня едва успела окончить слова свои.

— Говорят, король в Бервике и собирает армию; Бервик от Варка недалеко.

— Вы хотите, графиня, просить помощи Эдуарда? — спросил побледнев Гильом.

— Я уверена, что он в ней мне не откажет, — отвечала графиня.

— О Боже мой! Я в этом не сомневаюсь, — сказал поспешно Гильом. — И вы, графиня, расположены принять его в вашем замке?..

— Почему же нет? Он наш государь, монарх. Муж мой присягал ему в верности. И ежели он исполнит мою просьбу, поспешит ко мне на помощь и спасет мне жизнь, а может, и больше, нежели чем жизнь, то, конечно, он будет иметь право на мою признательность!

— Да, да, и на любовь вашу, — сказал тихо, ударив себя рукою по лбу Гильом…

— Господин рыцарь! — сказала с холодной важностью графиня.

— Ах! простите» простите! — вскричал молодой человек, — вы не знаете, графиня, потому что добродетель набрасывает на все покров невинности. Но ежели бы вы подобно мне следили за его взорами, устремляемыми на вас, замечали голос его, когда он говорит с вами; видели, как он краснел и бледнел, беспрестанно приближаясь к вам, если бы проснулись в ту ночь, когда я охранял вас, о, тогда вы не сомневались бы, что этот человек вас любит. И этот человек король…

— Что мне до этого, — сказала Алисса, — что безумная любовь, которую я имела несчастье внушить, закралась в сердце человека, который выше или ниже меня?.