— Гол!!! Трибуны ликуют! — вещает спортивный комментатор…

И тут чувствую, что страх давит на мочевой пузырь, и уровень этой самой жидкости в организме уже где‑то на уровне глаз и в ушах побулькивает. Что делать‑то? Не могу же я осрамиться под шкафом как какая‑то подзаборщина?

Собрав силу воли в кулачок… точнее сказать в лапку, под шумок крадусь вдоль стеночки, и под кресло шмыг. Оттуда проскальзываю под диван. До вожделенной двери в коридор всего ничего осталось, а дальше молюсь, чтоб туалет был открыт. Как справлюсь с остальным, пока не задумывалась. Дойти б не опозорившись.

И вдруг… мои ноздри улавливают ни с чем не сравнимый аромат. Распласталась и ползу. Ползу и нюхаю. Ню–ю-ю–хаю–ю! И вот они, мои райские кущи, заставляющие забыть обо всём: тапочки! Большие! Забралась внутрь целиком, только хвостик снаружи. Мордочку в носочек засунула. Глазки от наслаждения сами закрылись. Нюхаю…

— Вот ты где! — возвращая меня с небес на грешную землю доносится откуда‑то извне, и чья‑то… ну ладно, определённо принадлежащая «Рембо» лапища перехватывает меня поперёк тельца…

И тут случается оно! Да–да! Оно самое. И прямо туда — в тапочки! Ей богу, не хотела! И в мыслях не было! Но кто ж здравомыслящий бурлящего от излишков мочи котёнка вот так неаккуратно за животик хватает? Стыдно–о-о… пытаюсь прекратить. От натуги глазки из орбит лезут. Ушки прижаты. А струйке хоть бы хны: знай себе бежит. Не вынеся позора, закатила глазки и провалилась в спасительный туман забытья.

— …не хотел напугать… маленькая моя… — донёсся до сознания глухой и одновременно преисполненный нежностью голос «Рембо». — Держись, крошка…

«Крошка… маленькая…» — до меня дошло: таки посмотрел под хвостик! И так стыдно стало, что я обратно выпала в спасительный обморок.

Потом было нечто. Сквозь туман, спеленавший сознание, донеслась трель дверного звонка, мир всколыхнулся движением. И я поняла, что меня по–прежнему держат на руках. Но не поперёк тельца, а нежно прижимая к широкой мужской груди. И так хорошо вдруг стало, так спокойно. Я тихонечко потянулась, пожимая пальчиками, но глазки открыть так и не решилась, боясь нарушить идиллию…

— Хм… э–э-э… здравствуйте, — донёсся смутно знакомый молодой женский голос. — Это и есть ваша страда–алица?

Мне показалось, или в голосе гостьи послышались придыхание и мурлыкающие, заигрывающие нотки? Осторожно из‑под ресничек пытаюсь подсмотреть одним глазиком. Хм… не тем… с этой стороны только мужская накачанная грудь.

Упс! Вот чёрт! Он что… так обеспокоился, что в экстренную ветеринарку позвонил, а одеться не додумался? Тогда оно и понятно. Баба явно молодая, а тут такой мужчина… и такая злость меня вдруг разобрала! Вскакиваю и шиплю, из всех сил стараясь перебороть потерю голоса. И таки получается. Правда эффект создаётся совсем не тот, что требовалось.

— Очнулась, крошка! — радостно восклицает «Рембо» и, осторожно отрывая меня от груди, подносит к лицу, словно хочет убедиться, что ему ничего не привиделось.

— Действительно крошка. Месяц максимум, а то и недельки три с половиной. Вот только цвет глаз… необычный… янтарный… в таком возрасте цвет не должен определиться ещё. Хотя всяко бывает. Что ж вы такую кроху от мамки‑то отняли?

— М–м-м… — растерянно промямлил мой «Рембо».

— Как у неё со стулом?

Тишина.

— Кормите чем?

Опять тишина.