Стал Сах править деревней. И, не прошло и года, как тем же макаром прибрал под свою длань всю страну Нуг. Произошло это тихо-мирно, потому что с пауками никто связываться не хотел. А пауки Саха слушались, чуть стоило ему свистнуть, прилетали на своих белых шарах и смотрели, не выпить ли из кого кровушку. Но Сах никого им обижать не позволял, и смертоносцы возвращались в свой дом. И сделали люди Саху золотую корону. И стал он ее носить.

Стало в Нуге хорошо. Да только вдруг пришла саранча. Ждали что восьмилапые ее вспять повернут, да не дождались. Исчезли пауки. А куда, о том никому не ведомо. Саранча же беспрепятственно съела все, что только можно и пошла дальше, пока ее архонские пауки в Мсте не утопили. Много тогда людей погибло в стране Нуг, потому что промедлили с бегством, надеясь на пауков.

А Саха, уцелевшие, когда вернулись к разоренным очагам, нашли на Паучьей горе. Он висел на грушевом дереве, что росло у входа во дворец, обглоданный саранчой до костей. Только по золотой короне и узнали.

Вот и все.

— Так и было, — сказал Чойба Рыжий. — Видел я того Саха, и скелет его обглоданный. А на месте страны Нуг теперь пустыня. Все как всегда. Однако пауками он управлял. Сам не видел, но верные люди сказывали. Подойдет к горе, крикнет: — Завтра в полдень, чтоб были там-то! И на следующий день, ровно в полдень, появляются, там где назначено, в небе шары.

— Нам бы так, — сказал кто-то. — И никаких веретенников.

— Говорили, что Сах этот был волшебником, да кончилась у него волшебная сила. Вот потому, так и получилось. Только не похож он был на волшебника, — вздохнул Чойба. — А веретенники мне в последнее время не нравятся, ходят с просветленными ликам, значит жди гадости.

— Про Саха ничего скажу, — сказал Пайда Белый, — но веретенники много на себя берут. Когда Чакст в Светлоречье сел, что они говорили? — Повеление верховника! — А когда скирлинги из Светлорядья Чакста вышибли, то в Архоне никто не почесался. — Архонских пауков видели все, а вот говорили с ними только веретенники. А о чем, того никому не ведомо. И что в их указах от смертоносцев исходит, а что веретенники от себя добавляют, того не разобрать. Хотя добавляют, похоже, немало.

Конца этого разговора Самоха не слышал, потому что уснул, и проснулся только когда, спустившийся с верхней палубы, Пайда Белый тронул его за плечо.

— Лук в чехол положи, — сказал Белый, — наверху туман. — И добавил вполголоса: — Заполночь из покоев вынесли четверых и побросали в воду, живых ли, мертвых, не наше дело, но знай.

— Не разглядел, кого? — спросил Самоха.

— Да поди их разбери, кто там у них кто. Но одежда на них была богатая.

— Ладно, понял. Вы тут тогда тоже, держитесь друг к другу поближе, что ли.

— Не боись, — засмеялся Белый и стал укладываться.

Наверху, после душноватого отсека, было прохладно. Корабль двигался, окруженный непроницаемой стеной тумана, видимость упала до десяти шагов, и Самоха все же расчехлил лук. То же самое сделали Клепила и Жуч. Может быть, это была излишняя предосторожность, но, замершие, через каждые двадцать шагов, вдоль бортов гвардейцы были вооружены только копьями и мечами.

— Клепила, — спросил Самоха, — как думаешь, почему ход не сбавляем? И ночью и сейчас.

— Сам удивляюсь, — ответил Клепила. — Может волшебство какое, хотя я про такое волшебство не слыхивал. А то есть еще такой полосатый плавунец. Он совсем маленький, не больше двух локтей и плавает всегда одной и той же дорогой, как по нитке. Вот может его как-то приспособили путь указывать. Хуррениты народ хитромудрый.