|
Впрочем, вряд ли, она сегодня так устала. Меня вдруг словно кинули в кипяток; перед измученными, пересохшими глазами вдруг ослепляюще полыхнуло ярче яви: в медовом свете южного вечера она проводит по вишневым, чуть припухшим губам: хочешь сюда? Телеграмма уже лежала в шифраторе - но я думал, что целая ночь впереди. Вот он, эта ночь. Зеленое время на табло настольных электронных часов мерно перепархивало с одной цифры на другую. Три двенадцать. И лиза спит, конечно. Или я ничего не понимаю, а она, давно догадавшись обо всем, одиноко лежит без сна и мысленно видит меня там, в кипарисовом раю, обнимающим не ее? Даже страшно утром звонить. Вот он, мой кипарисовый рай. Не сдержавшись, я с силой ударил ладонями по столу. Звук оказался неестественно громким. И Поля, разумеется, спит без задних ног. Если только не забралась под одеяло с лампой и книжкой, если только не портит опять глаза, паршивка. Сколько раз мы с Лизой ловили ее на этом, объясняли, уговаривали - нет, как об стену горох. Я вдруг сообразил, что уже по ним соскучился. Может поехать домой прямо сейчас? Здесь рядом. Может, они обрадуются. Ведь все равно до утра начать работать невозможно. Невозможно. Невозможно, чтобы коммунист стал убийцей. Не верю. Тут что-то не так. На пробу я ткнул пальцами в кнопки селектора. И, совершенно противу всяких ожиданий, немного сиплый голос Куракина сразу отозвался: - Слушаю. - Федор Викентьич, дорогой! Никак не ожидал вас застать... - Александр Львович! Да как это не ожидали, Ламсдорф не сказал вам, что ли? Он же категорически запретил мне уходить, еще в конце дня позвонил и сказал, что вы будете с минуты на минуту, и что я непременно вам понадоблюсь. Спите, говорит, по крайности, за столом. - Ну и как, спали? - Сейчас вот покемарил часок, - он откашлялся. - Ну и чудесно. Зайдите ко мне. Через минуту заместитель мой уже входил в кабинет; лицо бодрое, словно и не спал только что, скрючившись в служебном кресле - кто сказал, что крепостное право отменили? Мундир будто сейчас из-под утюга, любо-дорого глядеть. Не то, что я. Куракин вошел и, не сдержавшись, по свойски прыснул. - Да, извлекли вас, видать, из климата не в пример благостнее нашего. - Зато всем сразу видно, как я спешил. Будем вести следствие по катастрофе "Цесаревича", поздравляю вас. - Значит вы взялись, Вольфович сказал, что это еще не точно. - Это точно. Да вы садитесь, Федор Викеньтич, в ногах правды нет. Особенно в такой час. С Лодейнопольским гэ-бэ связывались? - Неоднократно. - Сбор фрагментов они завершили? - На момент последнего разговора - это в двадцать один ноль две было... Как раз когда мы со Стасей, перемурлыкиваясь, спускались в гостиную. - ... Не закончили. Очень уж много мелочи, грунт порой буквально просеивать приходится. А там еще речушки, болота... - Хорошо. То есть, плохо, конечно, но шире штанов не зашагаешь. Завтра спозаранку надо связаться с кем-нибудь из ведущих конструкторов и узнать тактично: не мог ли, черт возьми, мотор сам дать такой эффект. Ну, хоть один шанс из миллиона - вдруг что-то там перегорело, перегрелось, расконтачилось... - Ламсдорф уже связывался. Профессор Эфраимсон с кафедры гравимеханики Политеха клялся, что это абсолютно исключено. - Ученые головы умные, Федор Викентьевич, но квадратные. Тут практик нужен. О! Я сам свяжусь с Краматорским гравимоторным, там меня должны помнить, побеседуем задушевно. |
