Анна молчала, и Мари продолжила:

— Дэвид рассказывал мне о глубоководных рыбах, которые называются Ceratias holboelli. Они живут в полной темноте на дне моря, где, кроме них, почти нет живых организмов. И если самец встречает самку, он так крепко прижимается к ней, что их тела срастаются, и возникает даже общее кровообращение. Каждый раз, когда он о них рассказывал, я испытывала отвращение. Может, я чувствовала, что эти рыбы — метафора наших отношений. Дэвид временами жил в кромешной тьме. Но он видел меня. Он смотрел мне в лицо и видел глаза, нос, рот… мои мысли… Он лепил мое тело и считал меня особенной. Для него я что-то собой представляла, Анна. Понимаешь?

— Да, понимаю. Мне тоже знакомо это чувство. Маму никогда не интересовало, какая я на самом деле. Она уделяла внимание только моей сестре. Думаю, у Фредерика были те же проблемы. Родители даже заставляли его изображать воздух — то, чего нет. Ты встретила мужчину, который пусть не всегда, но все-таки видел тебя, и ради него была готова на все. Фредерик, похоже, предпочел одиночество.

— Ты так думаешь?

Они надолго замолчали. Мари обратила внимание, что портвейн переливается в бокале, словно темнокрасный бархат.

— Когда мы ему скажем? — спросила она наконец. Анна покачала головой.

— Не знаю, — ответила она. — Я хотела попросить его прийти сюда сегодня, но он внезапно исчез с этих странных поминок. Понятия не имею, куда он подевался. Телефон у него не отвечает. Я переживаю за Фредерика. Он похудел, осунулся, все время молчит. И эти его слова о том, чтобы начать свое дело, что-то связанное с музыкой и танцами… Он меня беспокоит. Мы так мало о нем знаем. О чем он думает?

— Наверное, о том же, что и мы с тобой. О смерти Ханса Карлстена.

Кафе погрузилось в темноту. Единственным источником света осталась свеча на столе. Лицо Анны походило на театральную маску: широко раскрытые глаза полны тревоги, губы подрагивают.

— Что нам делать, Мари? Что сказать Мартину Данелиусу, когда он обратится к нам с просьбой помочь переправить жену на ту сторону? И как быть с Фредериком?

— С Фредериком надо поговорить. Рассказать ему все. Он, конечно, еще больше расстроится, но что же делать… Вместе мы придумаем, как вежливо отказать Мартину. И поговорим с Эльсой. Возьмем с нее обещание молчать. В худшем случае вернем деньги.

Анна покачала головой.

— Уже поздно, — прошептала она. — Я позвонила в дом престарелых в Даларне и зарезервировала палату для папы. Одну из последних свободных. Он так рад. Конечно, он спросил, откуда у меня взялись деньги, и я придумала легенду о сбережениях, которых, конечно же, у меня нет. Я не могу вернуть эти деньги. Это невозможно.

— Я тоже. Я обещала Дэвиду… — вырвалось у Мари, и она тут же замолчала, надеясь, что Анна не расслышала конец фразы, но поздно.

— Что ты ему обещала, Мари? Ты собираешься сдержать слово? Он по-прежнему контролирует твои мысли и поступки? — встревожилась Анна.

— Нет, я только сказала…

Анна вскочила. Она опустилась перед Мари на колени и взяла ее за руки.

— Мне неизвестно, как вы жили вместе, но я знаю, чем это закончилось. Ты мне рассказывала, помнишь? Вы поехали в Рэнвиль-Пойнт. Туда, где скалы так красиво поднимаются из воды. Вы пили вино и болтали о выставке, любуясь морем внизу. Дэвид говорил, что научит тебя летать.