— Что за безумные идеи вы мне внушаете? Да, в последние месяцы мне поневоле пришлось обложить торговцев дополнительными налогами, чтобы покрыть военные расходы, и это не способствовало упрочению моего авторитета, но между недовольством торговцев и заговором Цимисхия и военных есть некоторая разница

— Цимисхий не только вознамерился отнять у вас трон, Цимисхий хочет вас убить.

Никифор удивленно посмотрел на брата, и лицо его покраснело от прилива внезапной ярости:

— А Феофано?!

Лев закрыл глаза и промолчал.

— Вы не желаете отвечать?

— Насколько мне известно, Феофано заодно с Цимисхием. Никифор замер. Лишь спустя несколько секунд он сморщился, как от боли, и почти шепотом произнес:

— Не могу в это поверить. Императорский Дворец рухнет раньше, чем я поверю в такую гнусность.

— Говорят, они очень сблизились во время путешествия после битвы на Дунае и еще больше здесь, в столице.

— Цимисхий не живет в столице.

— Халкидон близко, а отчий дом, в котором он поселился, находится на самом берегу Мраморного моря.

— И что же?

— Говорят, они встречаются в открытом море. Люди нс раз видели Цимисхия ночью в лодке.

Никифор молчал, теребя бороду. Потом, овладев собой, он заговорил:

— Я приучил себя не доверять даже тем слухам, которые сулят мне события вероятные и правдоподобные. Одного только правдоподобия недостаточно, чтобы выдать предположение за истину. Но какие безумные и греховные побуждения могли подвигнуть Феофано на заговор против меня? Ведь именно она отдала все свои силы на борьбу с самым хитрым и вероломным существом из всех, когда-либо живших под крышей Дворца, — евнухом Брингой, только для того, чтобы я оказался наконец рядом с ней! Тем более что с некоторых пор я решил во всем ей потворствовать и не восставал даже против маленьких супружеских ограничений, которые я рассматриваю как епитимью, позволяющую мне замаливать свои грехи перед Богом.

— Бринга лишил Феофано всякой власти, и очень скоро ему удалось бы даже удалить ее из столицы, так что ее смелость в то время диктовалась лишь безусловной необходимостью. В настоящий же момент, как я полагаю, она руководствуется в своих действиях не только нетерпимостью по отношению к вам, но и нездоровой страстью к соблазнившему ее Цимисхию…

Никифор закрыл глаза, словно надеялся зачеркнуть таким образом слова брата. Потом заговорил — медленно, с отчаянием в голосе:

— Предательство Цимисхия меня очень удручает и вносит сумятицу в мои мысли. Я бы хотел поскорее забыть услышанное из ваших уст, ведь на протяжении многих лет я относился к Цимисхию с особой заботой, научил его быть смелым в бою и справедливым в мирное время, не отпускал его от себя во время военных кампаний в Киликии и Сирии, делил с ним невзгоды и унижения, связанные с неудачами на Кипре, и, наконец, во время войны со скифами на Дунае я присвоил ему звание стратига Востока. Наверное, я оказался плохим учителем, если сделал его, как можно судить по вашим словам, врагом истины, отродьем дьявола, слугой антихриста.

— Ничтожные люди нередко считают чувство благодарности унизительным для себя.

— Возможно, так оно и есть. Но Феофано? Почему желает моей смерти она?

— Думаю, больше всего на свете Феофано жаждет триумфа — и своего, и Цимисхия, но она знает: чтобы добиться этого, ей надо сбросить вас с трона. Не следует забывать, что женщины часто идут на поводу у своих страстей и неумеренных, а порой и нелепых желаний. Наша религия осуждает ложь и предательство, но чувства женщин редко подчиняются искреннему и глубокому желанию исполнить свой долг перед ближними, перед Богом и перед Государством. Мне кажется, что ваш долг, долг императора, ~ оберегать свою Августейшую особу, кто бы ни покусился на ее неприкосновенность: если в опасности вы, значит, в опасности империя, как сообщество людей, объединенных одними и теми же религиозными и гражданскими идеалами.