Никогда еще Лев так горячо не желал быть рядом с братом. Да, заточение спасало его от кровожадной Феофано, но почему же Никифор не хочет связаться с ним в момент, когда верный советчик мог бы оказать ему помощь, облегчить тяготы жизни? То, что Феофано толкала императора на подобные необдуманные шаги, огорчало и тревожило Льва. Как-то Никифор признался брату, что он сам массирует себе ноги и грудь, выполняя эту трудную процедуру тайком, чтобы никто не узнал о его накопившихся за годы поенной жизни недугах и чтобы избежать сплетен евнухов-массажистов и насмешек супруги. Но почему, будучи таким осмотрительным в отношениях с придворными, он не боится провоцировать недовольство населения? Почему не старается сократить расходы и вернуть хоть частично свою былую популярность, необходимую ему в столь трудный момент? Зависимость Никифора от Феофано дошла, очевидно, до предела, если император вынужден прибегать ко всяким уловкам, чтобы спасти жизнь собственному брату. Неужели в нем угасла сила, принесшая ему триумфальные победы в ратных делах и византийский престол?

Возможно, похищение пергамента из комнаты куропалата свидетельствовало о неуверенности Феофано, которая прибегла к этому крайнему средству, чтобы обвинить его в овладении тайной греческого огня. Кто же еще, кроме Феофано, осмелился бы, ничего не опасаясь, разыграть такой спектакль? Только по ее приказу могли совершить эту кражу. Кражи во Дворце происходили чрезвычайно редко, ибо вынести или безнаказанно хранить у себя украденное было очень трудно. А тут ведь похитили не что-нибудь, а формулу греческого огня! Все эти аргументы побуждали Льва просить императора о новой аудиенции, но потом он отказался от своего намерения, подумал, что ему придется рассказать брату и об исчезновении пергамента. Лучше уж пока скрываться у верного Липпы: пусть все считают, что куропалат заточен в каком-то дальнем монастыре.

Так Лев Фока смирился с жизнью слепого крота в ожидании какого-то важного события, которое его воображение окрашивало то в яркие цвета надежды и желания, то в мрачные тона катастрофы, угрожающей и ему самому, и его брату Никифору.

Покончив со своими повседневными официальными обязанностями, Никифор и Феофано встречались за императорской трапезой. Золотой сервиз — украшение императорского стола — по приказу Никифора был обращен в слитки и отдан скифам в обмен на двухлетний мир. Тарелки, супницы, кубки, ножи, вилки и канделябры знаменитого сервиза придворные ювелиры воспроизвели в позолоченной бронзе. Столовые приборы у Никифора и Феофано были одинаковые, но еду им подавали разную. Никифор ел мясо только во время официальных приемов, а в обычные дни предпочитал чечевицу, фасоль, бобы, а также сырую зелень, заправленную греческим оливковым маслом. Все это он запивал стаканом белого смолистого кипрского вина, которое в теплое время года разбавлял водой, а в холода смешивал со стаканом чистого красного вина.