— Некоторым образом… Но… если вещи вам больше не понадобятся, вы принесете их назад? За одолжение и пользование этим платьем восемьдесят франков — не так уж много!

Шлеве отлично видел, что помощник палача хочет содрать с него как можно больше, но он был рад, что вещи, посредством которых он собирался спасти заключенного в Ла-Рокет, находятся у него, и с готовностью подтвердил, что после маскарада костюм будет сразу же возвращен владельцу.

— Теперь, чтобы я поточней мог войти в образ, сообщите мне, пожалуйста, некоторые подробности. В котором часу вы пойдете вечером к приговоренному?

— Около одиннадцати.

— А когда начнете строить эшафот?

— Около десяти.

— Когда же гильотина скажет свое слово?

— Завтра в семь часов утра дело будет сделано.

— Хотелось бы посмотреть на это занятное зрелище. Казнен будет знаменитый Фукс, бежавший с каторги?

— Да, он! Я думаю, нам придется немало с ним повозиться.

— Его товарищ бежал, как я слышал?

— Да, к сожалению,— сказал помощник палача,— а то мы получили бы не по пяти франков на человека, а вдвое больше.

— Видели вы когда-нибудь Фукса?

— Нет, но сегодня в одиннадцать часов я успею им вдоволь налюбоваться.

— Поосторожней с ним!

— Вы думаете, он может что-нибудь мне сделать?

— С такими людьми шутки плохи.

— Стоит ему только пошевелить рукой, я зарублю его топором, как бешеную собаку.

— Но таким образом вы избавите его от публичного наказания.

— Мне что за дело; он будет в таком случае не первым, кого мы потащим на эшафот мертвым.

— С вами так интересно болтать, что я никак не могу заставить себя уйти. Но… спасибо!

— Желаю вам повеселиться на маскараде!

— А я вам желаю повеселиться на казни; у всякого свой праздник.

Помощник палача рассмеялся, а Шлеве, спрятав пакет под плащ, кивнул ему и удалился.

Предстояла еще одна трудность. Тюремный сторож ни под каким видом не должен был заметить пакета. Поэтому барон завернул в один дом, чтобы как следует скрыть предназначенные для Фукса вещи.

Красную рубаху ему удалось свернуть таким образом, что она вошла в карман плаща, но что делать с панталонами и сапогами? Ничего не придумав, Шлеве решил положиться на свое везение и, укрепив на себе то и другое как можно незаметнее, закутался в широкий плащ.

Пасмурная дождливая погода благоприятствовала его замыслу. Состроив грустную мину, он миновал Пер-Лашез и вышел на улицу Ла-Рокет. Чем ближе подходил он к лобному месту, тем печальней становилось его лицо — барон входил в роль.

Наконец он увидел перед собой площадь и мрачные тюремные здания.

Мы забыли упомянуть, что возле больших тюремных ворот торчало пять железных стоек, вкопанных в землю и служащих для укрепления эшафота; но их не употребляли, потому что они находились слишком близко у стены, а эшафот возводили в стороне, на деревянных столбах.

Барон, погруженный в свои мысли, зацепился за одну из стоек и чуть не упал.

Осмотревшись, он увидел, что заставило его споткнуться, и, саркастически усмехнувшись, пробормотал:

— Однако, было бы большим несчастьем, если бы и я здесь пал.

Когда он подошел к тюремным воротам, часы пробили двенадцать. Господин д'Эпервье, надо думать, места себе не находил, ожидая ключа.

Шлеве позвонил, стараясь держаться скромно и боязливо, как по обыкновению ведут себя родственники, навещающие приговоренных преступников. Он даже сумел прослезиться.

Сторож, звеня ключами, подошел к двери и отворил ее.