Высказался и жду, чего он ответит.

А Новгородов сидит, по сторонам смотрит и ни словечка, будто его и не касается.

Не выдержал я, спрашиваю:

— Так что скажешь?

— Насильно мил не будешь. Не смею настаивать. Ну-у, тут я взвился:

— Представляю, как бы мне Жорик Катония по мозгам дал, скажи я ему половину из того, что тебе наговорил… Ты же — летчик, Новгородов! Или, может, ты — мадемуазель, Новгородов?

— Почему же мадемуазель? Мне кажется, я мужского пола. Так я с ним ни одного боевого вылета и не сделал.

А потом его куда-то перевели. И в памяти только фамилия осталась.

Прошло годиков двенадцать. Вызывают меня в управление сватать на новую должность. Надеваю парадный мундир. Пуговицы горят, сапоги сверкают. На морду напускаю полную готовность ко всему, чего только изволят. Иду.

Пока перемещаюсь по коридору, стараюсь в себе трепет вызвать — высоко все-таки залетел, не по чину.

Дохожу до здоровенной трехстворчатой двери и обнаруживаю: таблички «Гвардии генерал-лейтенант П. Г. Девятов» нет, а есть «Генерал-майор К. А. Новгородов». Вот так.

Вхожу и узнаю — он. Постарел, понятно, потолстел, седина густо пошла… Приглядываюсь: на тужурке Золотая Звезда, орденские планки в девять рядов, плюс еще два академических «поплавка» — командной имени Гагарина и Генерального штаба академий. Не терял зря времени Новгородов.

«Надо же, — подумал я, — вот где пришлось встретиться». И решил: веду себя как ни в чем не бывало. Едва ли Новгородов помнит о нашей давней, можно сказать, совершенно мимолетной встрече на войне.

Деловая часть разговора заняла минут десять. Новый начальник управления пожелал узнать, как я отношусь к предполагаемому назначению, и попутно задал несколько уточняющих вопросов:

— На скольких же типах, Николай Николаевич, полетать успели?

— Примерно тридцать или тридцать пять разных машин набрал. Благодаря плохому характеру, думаю, на одном месте особенно долго не засиживался, вот и выходило: новая часть, новые машины…

Он улыбнулся и спросил:

— Николай Николаевич, а вы нашего старого знакомства на самом деле не помните или решили сделать вид…

— Полагал, Константин Андреевич, что вы позабыли.

— Какое, однако, тонкое обхождение. А мне казалось, вы не из дипломатов. Или научились с годами?

— Кое-чему, наверное, научился, а вообще я скорее — в процессе доводки. — И сразу спросил: — Разрешите идти, товарищ генерал-майор?

— Пожалуйста. Работайте и никаких персональных огорчений от меня не ожидайте. Не злопамятный я и, скажу по секрету, совсем никудышный дипломат.

Мне кажется, он хотел сказать что-то еще, но в последний момент раздумал.

Я поклонился и вышел.

Иду по раскаленной летней улице, сворачиваю в сквер, под деревья. Глянул мельком на косматый белый камень и даже не сразу сообразил — памятник. Толстой! Верно в газетах писали — открыт новый памятник. Так вот он какой. Странно.

Иду и думаю свое: все ли в разговоре правильно получилось? Пожалуй, нормально. Иду. Темными аппликациями ложатся под ноги тени — липа, клен, снова липа.

Нет, все-таки не все нормально получилось.

А разве вообще бывает, чтобы всегда все до последней крошки — и тик в тик точненько?

12

Вспомнилось, как в свое время я попал на фронт. Сначала мне придется кое-что присочинить, нет, не в смысле — выдумать, а в смысле — довообразить.