Был один разговор, при котором я не присутствовал и присутствовать не мог, а именно тогда, в разговоре, все и определилось.
Моим непосредственным начальником в училище, как я уже упоминал, был капитан Шалевич, командир пятой эскадрильи, человек достойный и — Летчик. Так вот, Шалевича внезапно вызвали в кабинет головокружительной высоты. И там произошел разговор, который я теперь стараюсь реконструировать.
После взаимного приветствия хозяин кабинета предложил Шалевичу сесть и спросил:
— Вот вы тут, товарищ капитан, написали, что программа летных школ не соответствует требованиям военного времени, и предложили увеличить налет, предложили давать курсантам основные навыки воздушных стрельб и воздушного боя. А где взять ресурсы и время? Это первый вопрос. Кто будет прививать боевые навыки молодым? Это второй вопрос. Прошу.
— Думаю, выгоднее задержать курсанта на два месяца в училище, чем потерять его на первом боевом вылете. А что касается второго вопроса… конечно, никто лучше летчиков-фронтовиков боевым навыкам ребят не обучит.
— Положим, так, но «свободных» фронтовых пилотов у нас нет.
— Можно постоянный состав летных школ — инструкторов — послать на краткосрочную фронтовую стажировку, и тогда, я думаю…
— Здоровая мысль.
— Но дело не только в сказанном. Значительная часть летных школ работает на устаревших машинах. Мы учим, а выпускников приходится тут же переучивать. И неразумно, и дорого. Не давая новой материальной части в школы, мы не помогаем фронту, а занимаемся самообманом.
— Выше должности мыслите, капитан.
— Разве это наказуемо?
— Как вы сами могли бы исправить положение?
— Пошлите меня на авиазавод, дайте неделю на тренировку. Выделите школе новую матчасть. Меня командируйте на фронт набраться боевого опыта, и… марш на место! Надеюсь, это в пределах моей должности?
— И, вернувшись, скажем, через полтора-два месяца в школу, вы сможете готовить курсантов на новом типе самолета с учетом всей фронтовой спецификации?
— Так точно.
— Вы писали о виновниках неудовлетворительной подготовки в летных школах. Откровенно говоря, очень резко писали, что называется, невзирая на лица, невзирая на петлицы, и требовали смещать, даже судить…
— Виноватые, я думаю, должны наказываться с учетом нанесенного ущерба… Только неотвратимость наказания может удержать кое-кого…
— Будем считать, капитан, что ничего этого вы не говорили. Препоручим подобными вопросами заниматься военной прокуратуре. Через неделю вас вызовут на завод для переучивания.
— Разрешите просить: желательно вместе с одним из моих инструкторов.
— Для чего?
— Чтобы сразу слетаться в паре.
— За неделю?
— Так точно.
— Ясно, ясно, ясно… На какой материальной части вы предпочли бы переучиваться и фамилия инструктора?
— Конечно, на «лавочкине»! Инструктор — сержант Абаза.
После этого разговора я попал на фронт.
В полку нас встретили, честно говоря, без восторга. Явились какие-то самозванцы, прилетели на персональных самолетах.
Для начала нас запланировали в разведку.
Мы летали и привозили вполне приличные данные, и никто нас в воздухе почему-то не трогал, и мы тоже никого не трогали — не видели, а потому и не могли тронуть. Не война — курорт.
Наконец нас посадили на площадку подскока, в каких-нибудь пятнадцати километрах от передовой. Задача — перехват.
Мы взлетели по ракете, полезли на высоту, выжимая из двигателей все, что можно было выжать, и… опоздали. |