С годами такие приступы становились реже. Из умных книг я узнал: явление это закономерное, все через него проходят.

На войне я видел много страшного, и близкую смерть встречал. Именно тогда я окончательно распрощался с детством и утратил остатки наивной веры в бессмертие.

26

С тех пор как Дмитрий Андреевич умер, я все чаще вспоминаю о нем. Может, в наказание зато невольное небрежение, омрачившее последние годы нашей дружбы.

Воспоминания о Шалевиче не могу назвать тягостными или горькими. Очень они разные, порой неожиданные.

В училище, где он когда-то закончил полный курс авиационных наук и тоже, помимо желания, был оставлен инструктором, долгие годы жила, например, такая легенда.

Начинающий инструктор Шалевич в первый же год пребывания наставником молодежи отличился рядом немыслимых эскапад и фортелей. Скажем, вылетев с полевого аэродрома Кардаил в передней кабине самолета У-2, он в назначенное время аккуратно приземлился на главном аэродроме, находясь… в задней кабине того же У-2! Сей удивительный факт сделался известным начальнику училища.

Вызванный по этому поводу генералом для личного объяснения, Шалевич произнес лишь одно слово:

— Хиромантия!

Разгневанный начальник сунул Шалевичу пять суток ареста и гаркнул:

— А теперь чтобы ноги твоей здесь больше не было! Вон! Шалевич проворно вскинулся на руки и отбыл из кабинета именно так — не касаясь ногами пола…

Позже, на инспекторской проверке, он выполнил пилотаж, снижаясь практически до никакой высоты… и вновь предстал перед ясными начальственными очами, на этот раз перед начальником управления учебных заведений Военно-Воздушных Сил.

Комбриг посмотрел на сухого, спортивного вида парнишку с дерзким выражением на лице и сказал, медленно растягивая слова (очевидно, чтобы лучше запомнились):

— Случай кристально ясный: летать можешь и хочешь. Инструктором служить не желаешь? Или я не прав?

— Так точно, правы!

— Запомни: пока я на должности, перевода из училища не будет. А еще один такой пилотаж — сделаю командиром взвода в роте охраны. Летай, как человек. И советую — женись.

Странно, но к совету начальника управления жениться Шалевич отнесся с полной серьезностью и начал ухаживать за хорошенькой медицинской сестрой Липой.

Его спрашивали:

— Решил жениться?

— Куда деваться, раз начальство велело.

Впрочем, ухаживал он странно: ходил за Липой по пятам, молча вздыхал, время от времени делал подарки — цветы, конфеты, духи… духи, цветы, конфеты…

Потом случилась командировка.

Шалевич отсутствовал долго — месяца полтора, а когда вернулся, узнал — «доброжелатели» радостно сообщили, — у Липы свадьба. Завтра!

Действительно, хорошенькая медицинская сестра сменила фронт и дала согласие более решительному претенденту — военному технику второго ранга, баянисту и затейнику Пете.

Шалевич удивился:

— За техника идет? Странно, — и замолчал. На другой день в назначенный час загудела свадьба. Впрочем, «загудела» — преувеличение; были произнесены лишь первые тосты, раз или два крикнули: «Горько!» До серьезного шума дойти не успели: распахнулись двухстворчатые двери ресторанного зала, и в помещение… въехал Шалевич. Верхом. Лошадь была взята напрокат. Извозчичья.

По зимнему времени Шалевич был в голубом на меху комбинезоне, в летном, подбитом белкой шлеме и замшевых перчатках с крагами.

Не спешиваясь, достиг свадебного стола, протянул Липе руку. Все — молча. И Липа, видимо, совершенно сраженная таким великолепием, не отважилась пренебречь его рукой…

Тогда Шалевич нагнулся, положил перед растерявшимся женихом пачку сторублевых бумажек и произнес первые слова:

— Компенсация за свадебные расходы.