Кажется, если память мне не изменяет, это был мой последний боевой вылет в большой войне.

Звено плюс пара были отданы в мои руки и составляли ударную группу. А восьмерку непосредственного прикрытия полка штурмовиков вел сам Носов. Задача усложнялась отвратительной видимостью, поэтому нас в первую очередь заботило, как бы не растерять друг друга в густой дымке, ну и вероятность столкновения тоже возрастала.

Объект нападения — аэродром.

Мы беспрепятственно достигли рубежа атаки, штурмовики с ходу подавили довольно вялое зенитное прикрытие и принялись обрабатывать самолетные стоянки, бензосклады и склады боеприпасов.

Противодействия с воздуха мы не встретили. Подозреваю — они сидели на своих точках без горючего.

Оценив обстановку, Носов вполне разумно подключил свою восьмерку истребителей к атакам прикрываемых штурмовиков. Не везти же обратно боекомплект! Мне с группой приказал ходить над аэродромом. Держаться выше огня и дыма. И всем нам крутить и крутить головами: «мессеров» пока не было видно, но они могли в любую минуту появиться.

Штурмовики и носовская группа работали, как на учебном полигоне: повторяли заход за заходом, методично бомбили и расстреливали цели, привередничая при этом — выбирали, что позаманчивее… Словом, вылет получился. Дай бог, каждый бы раз так.

Наученный опытом, зная, сколь азартен Носов, я нажал на кнопку передатчика и, подражая низкому с хрипотцой голосу командующего, передал:

— Штурмовики, маленькие, всем — сбор! Сбор! Не увлекаться!

Видел, как штурмовики сработали отход, видел, как истребители заняли свое место — на флангах группы, с превышением, и сам уже начал разворачивать свою шестерку к дому, когда мне на глаза попался летевший несколько ниже одиночный «мессершмитт». И еще я заметил — самолет противника перемещался как-то странно: рыскал из стороны в сторону. Но главное, он летел один.

— Остапенко, — передал я по радио, — прикрываешь дальше звеном. Понял? — И, убедившись, что Остапенко меня понял правильно, велел ведомому, молодому пилоту: — Миша, тихонечко топай за мной…

Мы спикировали ниже одиночного, ковыляющего «мессершмитта».

— Пристраиваемся, — сказал я Мише, — ты справа, я слева.

Мы подошли и встали с ним крыло в крыло, как на параде. Немец поглядел на меня с изумлением. Я показал: пошли на посадку! С нами, с нами садиться будешь.

Едва ли он пришел в восторг, но… война шла к концу, а главное, куда ему было деваться в такой ситуации?

По рации было слышно, как штурмовики благодарили Носова за отличное прикрытие, хоть и не от кого их было на этот раз прикрывать. Слышал, как Носов приказал своим ведомым перестроиться для посадки, а еще, как он спросил недовольно Остапенко:

— Абаза где?

Мы подошли к аэродрому, когда Носов начинал третий, предпоследний разворот.

— Внимательно, Миша, — сказал я, — чуточку вспухни… та-а-ак, хорошо. Колеса пока не высовывай.

И показал немцу, чтобы он выпустил шасси. Видел, как он метнул взгляд вправо, но понял: второй русский не ушел, а висит над самой его кабиной, так что, если дернется, угодит под винт… Он выпустил шасси и поглядел на меня вопросительно: мол, что будем делать дальше? Это мне понравилось. Международным жестом всех авиаторов — оттопыренный большой палец над кулаком — я показал: все в порядке, молодец, фриц…

Мы начали снижение. Момент наступал самый-самый: привести мы его привели, но как дальше — уговорим ли сесть?.