– Ну, почему из всех людей в этом мире я выбрала самого неподходящего – Форбса!

– Форбс порядочный человек, – тихо возразила Бонни. – Он будет очень заботиться о семье.

Элизабет смахнула слезы и вдруг задрожала от гнева.

– Но он владелец игорного заведения, Бонни! И держит у себя шлюх!

– По-моему, нет ничего дурного в том, что человек содержит салун, – заметила Бонни. – Возможно, если ты проявишь снисходительность, Форбс откажется от этого.

– Не знаю, смогу ли сделать это, – прошептала Элизабет. – Форбс, по всеобщему убеждению, негодяй. Какой же из него муж?

Бонни вспомнила нежность, которую Форбс проявил к ней на кухне в «Медном Ястребе», и его поцелуй, хотя не собиралась упоминать об этом.

– Муж? Очень хороший, надеюсь… И весьма темпераментный.

Щеки Элизабет стали пунцовыми, верный признак того, что она знает о чувственности Форбса, возможно, даже уже испытала ее.

– Я люблю его так сильно, Бонни. Я хотела бы разлюбить его, но не могу. Он нужен мне.

Бонни вспомнила, как Форбс сказал ей, что почти теряет сознание, когда целует Элизабет, и улыбнулась.

– Чувствует ли Форбс то же самое, что и ты? – спросила она нарочно.

– Он говорит, что да.

Думая о том, как много времени она упустила из-за своей гордости, хотя могла бы провести его с Элаем, Бонни подошла к глобусу и раскрутила его.

– Рассказывала ли тебе Джиноа о своей помолвке с Сэтом Кэллаханом? – спросила она.

– Да.

Бонни взглянула в лицо подруги.

– Ей, к счастью, еще раз представился шанс устроить свою жизнь, Элизабет. Мне трудно говорить об этом, я сама сделала такую же ошибку. Усвой этот урок, учительница, и ты избавишь себя от многих страданий. Гордость – плохое утешение в часы одиночества.

Элизабет пристально взглянула на Бонни.

– Ты говоришь так, словно потеряла Элая, – мягко сказала она. – Насколько я понимаю, он уехал по делам. Джиноа ждет его со дня на день.

Бонни закусила губу. Элай уехал почти две недели назад – это не так уж давно, если учесть расстояние между Нортриджем и Сан-Франциско. Он не прислал ни письма, ни телеграммы, но в этом тоже не было ничего необычного, он никогда не отличался такой деликатностью. Значит, все это лишь странное предчувствие, которое иногда обманывает ее.

– Поскольку дело касается Элая, – сказала она, думая о Кубе и Консолате Торес, – измену нельзя исключить… С глаз долой из сердца вон.

Элизабет слегка побледнела. Возможно, ее терзали такие же сомнения в верности Форбса, и это было понятно.

– А ведь всего минуту назад, Бонни, – мягко напомнила она, – ты говорила, что жалеешь о потерянном времени.

– Жалею, – подтвердила Бонни, – и сейчас более, чем когда-либо.

– Если бы ты могла повернуть время вспять, чтобы ты изменила?

Бонни вспомнила об ужасных днях и ночах после смерти Кайли, о холодности Элая, его изменах и бегстве на Кубу.

– Я бы стала бороться, – с уверенностью ответила она. – Справилась бы со своим горем и пришла на помощь Элаю. И если бы он все-таки отправился на Кубу, я стала бы ждать его. Я была бы рядом с ним в тот момент, когда к нему вернулся рассудок.

– О Боже! – воскликнула Элизабет. – Ты любишь этого человека, не так ли?

– Больше жизни, – твердо ответила Бонни, – и уж, конечно, больше, чем свою гордость.

Она решила пойти домой, побыть с Розмари и принять ванну.