– Что теперь у нее может быть нормально? – возразила другая, не дав Бонни ответить. – Она потеряла мужа, который заботился о ней, и никакие нарядные леди, как бы они ни возились с ней, не смогут ей помочь.

– Да! Беды не миновать, попомните мои слова! – сказала третья. – Ребята из Союза поднимут шум, и наши мужчины объявят забастовку. Тогда все будем голодать!

Бонни уныло пошла с водой назад. Золовка разожгла огонь в плите, но так как стоял апрель, дров под рукой было мало. Пока Сьюзен корчилась на кровати, Бонни подошла к двери и властно сказала собравшимся:

– Нужны дрова для плиты. Пожалуйста, принесите все, что найдете.

Часть женщин поспешила к реке, надеясь отыскать на берегу сломанные ветки, кору и куски плавника, которые приносила Колумбия. Весной, когда в горах тают снега, поднявшаяся река с корнем вырывает деревья и иногда выбрасывает их на берег.

– Джиноа, – мягко спросила Бонни, взяв тазик с водой и протирая бледное лицо Сьюзен, – как ты здесь оказалась?

– Я могу задать тебе тот же вопрос, Бонни Мак Катчен, – Джиноа печально улыбнулась. – Может, мне величать тебя мэром?

– Ты слышала, что говорила та женщина, да? – спросила Бонни. – И не вмешалась?

– Я знаю, ты можешь постоять за себя. Кроме того, когда я приехала сюда, эти женщины обозвали меня костлявой старой девой. И даже похуже. Я все же надеюсь, что они не изуродовали мой экипаж.

Бонни усмехнулась, несмотря на трагизм ситуации. Она не заметила элегантного экипажа Джиноа на улице, но не очень удивилась, встретив золовку в хижине Лоскутного городка. Мисс Мак Катчен часто навещала бедняков, хотя многие семьи гордо отказывались от «благотворительности».

Сьюзен начала дико метаться на кровати, призывая мужа.

Бонни и Джиноа с трудом успокоили ее. Роды молодой вдовы продолжались несколько часов. Только на закате родился мальчик. Он был слишком мал, чтобы выжить – это не оставляло сомнений. Но Джиноа не могла примириться с этим.

– Бонни, помнишь, я рассказывала тебе, какой крошечной была мама, когда родилась? Повивальная бабка положила ее в коробку из-под ботинок и согревала в теплой печи.

Бонни задумчиво кивнула. Они вымыли ребенка и завернули в яркий плед Джиноа, самое теплое, что нашли, но ребенок посинел от холода.

– Стоит постараться, не так ли, малыш? – сказала Бонни, вспомнив, что рассказала ей бабушка давным-давно о ее рождении. Даже теперь этот рассказ все еще вдохновлял Бонни. «Он взял тебя в свои сильные руки. Он…»

Она знала, конечно, что бабушка, таким образом, утверждала: каждая жизнь драгоценна для Бога, и поэтому надо ею дорожить. Бонни взяла на руки маленькое создание, ее глаза вспыхнули, и она отчетливо представила себе, как Галилеянин показывает его Отцу Своему и лицо Его сияет гордой радостью.

Джиноа, очень добрая, все понимающая, потрепала Бонни по плечу.

– Мы возьмем бедного малыша в мой дом и сделаем все возможное, чтобы спасти его, – мягко сказала она. Ее взгляд задержался на обездоленной женщине, лежавшей без сознания на узкой кровати в темной маленькой лачуге. – Я только не знаю, доброта ли это? Его жизнь будет нелегкой.

Бонни, помолчав, ответила:

– Легкой жизни не бывает, не так ли, Джиноа?

Золовка вздохнула.

– Ты права, конечно, – начала она, но прежде, чем успела закончить, за дверью послышалась возня, и высокий человек с взъерошенными седыми волосами, в грязной одежде, вошел в лачугу в сопровождении подавленного Элая.

– Это Джек Фэрли, – сказал Элай. – Сегодня погиб его сын.