Джиноа взяла ребенка, ее костлявые плечи все еще тряслись от смеха. Она закутала малыша в полотенце, заменявшее одеяло.

– Сюда, сюда, малыш, – нежно сказала она, ставя коробку в духовку.

Элай, рванулся было вперед, но его удержал Сэт.

– Элай, успокойся…

– Успокоиться?! – взвыл Элай, пытаясь оттолкнуть друга и спасти ребенка.

Сэт схватил Элая за плечи, на удивление крепко.

– Послушай меня, болван! Твоя сестра не собирается жарить младенца. Он родился преждевременно и его надо постоянно держать в тепле.

Элай закрыл глаза, чувствуя себя полным дураком. Воспоминания о той ночи, когда умер сын, вновь нахлынули на него, и он покачнулся, как от удара. Горе, которое, его никогда не покидало, сейчас ослепило его. Он закрыл лицо руками.

– Это Кайли, – тихо объяснил Сэт Джиноа и вышел. Элай напрягся, почувствовав у себя на плече руку Джиноа.

– Я очень огорчена, – мягко сказала сестра.

Элай несколько раз глубоко вздохнул, стараясь унять дрожь.

– Я слишком много думаю о прошлом, – печально сказал он, – прошло уже больше двух лет.

Пальцы Джиноа перебирали мышцы его плеча, заставляя их расслабиться.

– Со смертью единственного ребенка трудно примириться, Элай. Если бы не Розмари, Бонни едва ли смогла бы оправиться.

Элай опустил руки. Он все еще чувствовал, как несправедлива смерть Кайли, хотя боль уже отступила. Он вздрогнул, опасаясь, что боль вернется, такая же невыносимая, как всегда.

Джиноа придвинула к Элаю стул и взяла его руку в свои.

– Я никогда не прощу себе, – тихо сказала она, – что не приехала в Нью-Йорк, когда Сэт известил меня о смерти Кайли. Тогда я была нужна и тебе и Бонни.

– Нам никто не мог помочь, Джиноа, – сказал Элай. – А Бонни оправилась весьма быстро, как я понимаю.

– С Бонни происходило то же, что и с тобой, – возразила Джиноа. – Ее душа надорвана. Когда я вижу, как вы терзаете друг друга, мне становится очень горько.

Элай посмотрел на сестру.

– О чем ты говоришь, – сказал он. – Я не терзаю Бонни.

– Терзаешь, – настаивала Джиноа. – А Бонни терзает тебя. Бога ради, Элай, и ради себя самого, посмотри правде в глаза!

Элай подумал о том, какая пропасть возникла между ним и Бонни в ту страшную ночь, и поморщился. Она пришла к нему, потрясенная потерей ребенка, а он отвернулся от нее.

– В чем же, правда, Джиноа? В том, что мой сын мертв? В том, что я никогда уже не увижу его? – слезы опять выступили у него на глазах. Элай подавил их. – Поверь мне, это проклятье преследует меня, я не знаю ни минуты покоя.

– Твой сын, – Джиноа помедлила, – ведь это и сын Бонни. Ее потеря так же велика, как и твоя, разве это не так?

Казалось, потолок обрушился на Элая, он отшвырнул стул и в ярости вскочил на ноги.

– О, достаточно! – крикнул он и широкими шагами пошел к двери.

Но Джиноа схватила его за руку.

– Иди к Бонни, – умоляла она брата, – скажи ей, что страдаешь и выслушай ее. Это единственный способ покончить с ужасом прошлого. Единственный!

Элай чуть не вышиб дверь, так он стремился уйти.

Боль вернулась, и ему казалось, что она сокрушит его. Он вырвал руку и сквозь зубы сказал:

– Во имя Бога, Джиноа, позволь мне быть…

Джиноа последовала за ним, плача от жалости к нему.

– Не убегай, позволь себе выплакаться, – просила она.