Джиноа посмотрела на небо.

– Не так уж он хорош. Да и вода в реке слишком высока для этого времени года.

Все были обеспокоены тем, что вода в Колумбии сильно поднялась. Если интенсивное таяние снегов на вершинах гор продолжится и пройдет хоть еще один сильный дождь… Бонни отогнала дурное предчувствие.

– Давай надеяться на лучшее, – сказала она, – завтра ты устраиваешь вечеринку, и она должна быть великолепной.

Джиноа казалась взволнованной, хотя, увидев Сэта, застенчиво улыбнулась. Бонни снова передвинула стремянку, а Джиноа подала ей другой фонарик, на этот раз ярко-голубой.

– У меня странное предчувствие, – заметила Джиноа.

Бонни, стараясь сохранить равновесие, вешала фонарик.

– Что за предчувствие?

Джиноа вздохнула.

– Ешьте, пейте, и будем веселиться, – процитировала она, – ибо завтра всех ждет смерть.

Бонни замерла, держа руки над головой и уставилась на золовку.

– Боже, Джиноа, откуда такая мрачность? Ты здорова?

Не ответив, та протянула ей другой фонарик.

К вечеру приготовления были закончены: китайские фонарики повешены, столы расставлены, ворота для крокета укреплены в траве.

Бонни присоединилась к разговору, который завязался в большей из двух гостиных. Удрученная мрачным настроением золовки, она никак не могла сосредоточиться. Наконец, она пошла наверх, чтобы приготовить все для спящей Роз и забрать ее домой.

Бонни не заметила, когда Элай покинул гостиную, но, войдя в комнату, она увидела его возле Роз. Он наблюдал за спящей дочерью.

– Не разбуди ее, – сказал он, когда Бонни брала девочку на руки.

Розмари обвила руками шею новой куклы. Что-то вроде предчувствия Джиноа зашевелилось в душе Бонни.

– Нам пора домой, – прошептала она.

Элай взглянул в лицо Бонни.

– Куда – домой? Где твой дом, Бонни?

Бонни подошла к окну и отдернула занавеску. В темноте не было видно реки, но Бонни чувствовала ее зловещую близость.

– Иногда, – вздохнула она, – я думаю, что в жизни вообще нет постоянного пристанища. Мы порхаем, как мотыльки, то здесь, то там, но, может быть, у нас и не будет настоящего дома, пока мы не вернемся к Богу.

В темноте мерцали огоньки – освещенные окна домов Нортриджа.

– У тебя сегодня философское настроение, – тихо заметил Элай, – что-нибудь не так?

«Все не так», – хотела сказать Бонни, но промолчала. Она отвернулась от окна и, решив не думать больше о реке, спросила:

– Это была твоя комната в детстве?

Элай удивился.

– Разве ты не помнишь? Мы провели здесь нашу первую брачную ночь.

Бонни помнила, и воспоминания не потускнели со временем. Она была невинна, ей было страшно, и она хотела Элая. Он занимался с ней любовью так нежно, что страх скоро исчез.

– Ты проявил тогда доброту и чуткость, – сказала она.

– Я любил тебя. – Эти слова прозвучали так, словно объясняли все.

– Как странно, что ты вообще заметил меня.

Элай подошел к ней и взял ее за руки.

– Увидеть тебя – значит полюбить. Думаю, что и Хатчисон, и Даррент согласятся со мной.

Его близость сейчас пугала ее: она не хотела вновь оказаться во власти его чар. Поэтому Бонни резко переменила разговор.

– Ты заметил, как Джиноа смотрит на Сэта? Как по-твоему, я принимаю желаемое за действительное, или она любит его?

Руки Элая скользили по ее обнаженным плечам – о, зачем она надела такое открытое платье?

– Сэт и Джиноа были когда-то близки.