— Если хочешь отдохнуть, мы поговорим потом, за обедом.

Сасс покачала головой.

— Тогда что ты хочешь, Сасс? Мне зайти к тебе утром? Хочешь, я отвезу тебя к океану, и ты подышишь соленым воздухом? Просто скажи, и я все сделаю.

Склонив набок голову, Сасс посмотрела на него скорбными глазами. Слезы давно иссякли, но они ушли не одни, а забрали жизнь, иссушили ее до того, что теперь она с трудом шевелила губами. Но она все-таки произнесла следующее:

— Я ничего не хочу, Шон. Я хочу, чтобы ты теперь ушел. — С тяжким, прерывистым вздохом Сасс заставила свои губы, так долго молчавшие, договорить ее мысль до конца. — Я больше ничего не могу тебе предложить. Ни мечты. Ни фильма. Ничего. Шон, я не та, что была, и ты ничего не сможешь с этим поделать. Прошу тебя, Шон Коллиер, уходи. Оставь меня.

Закончив свою речь, сказав то, что намеревалась, Сасс смотрела на него и ждала. Теперь они расстанутся, в этом она уверена. Доведенная до предельного изнеможения, Сасс ждала, что он поднимется с кресла. Когда он это сделал, ее губы растянулись. Прощальная гримаса, бессильная перерасти в улыбку. И все-таки, вместо того, чтобы подойти к ней, прикоснуться напоследок, поцеловать в голову, Шон Коллиер просто встал над ней в умирающем свете дня, освещенный красным огненным шаром, погружающимся за его спиной в океан.

— Нет, Сасс, в жизни все не так, как в проклятом кино. Нет, моя дорогая, так дело не пойдет.

— Шон…

— Даже не пытайся. Пусть ты больная. Обиженная и усталая, испытывающая отчуждение ко всему, что знала в жизни. Это я понимаю. Я знаю, как такие вещи способны убить душу. Но ведь твоя душа жива, а это самое главное. — Шон заставил себя улыбнуться. — Если ты думаешь, что я ничего не понимаю, то ошибаешься. — Волна боли исказила ее лицо, и эта боль передалась Шону. Ее руки легли на колеса кресла. Она пыталась сбежать, и это было добрым знаком. Искра духа в ней горела. Он подошел к ней и поглядел на эти маленькие руки, пытающиеся справиться с большими колесами.

— Ты знаешь, что случилось со мной, когда я пробирался к тебе? — Шон опустился возле нее и задрал рубашку, показывая ей царапины и порезы, оставшиеся от колючей проволоки. — Видно, плохо у тебя работает звонок на воротах, раз мне пришлось пробираться кружным путем. Но это мелочи, Сасс, раз друг в беде. Я пришел к тебе, и ты не должна меня прогонять. Это самое малое, что от тебя требуется.

Сасс снова покачала головой и беспомощно посмотрела на него.

— Все будет уже не так. И я буду не такая, как прежде.

— А кто тебе говорит, что ты должна быть прежней?

— Так надо, Шон, — ответила ему Сасс, и ее голос слегка окреп.

— Ты объясни мне эту чепуху. Объясни, в чем ты виновата? Что пострадала и не подходишь под стандарты, и из кино тебя выбросят за ухо, если ты придешь и скажешь, что готова работать снова?

— Да, дело в этом. — Она тяжело вздохнула. — И еще во многом другом.

— В чем?

— Во мне самой. Я не могу найти себя. Не в этом теле. Не в том, как я выгляжу. Кто я теперь?

Шон стоял и смотрел на нее. Его сердце ныло от сострадания. Она казалась красивой ему и до сих пор. И тут не имели значения ни длина волос, ни шрамы на ногах. В ней светилась красота ее сердца, а она могла исчезнуть, если Сасс пробудет в таком состоянии еще какое-то время.