И вот мы остались одни со своим астролетом.

    Далекие звезды бесстрастно сияют в черном небосводе.

    Со звоном захлопывается тяжелый люк. Я сразу включаю астротелевизор и инверсионный проектор.

    Параболические чаши радиотелескопов, словно насторожившись, повернуты в нашу сторону. Их задача - создать в пространстве узкую зону направленных радиоволн, по которой будет двигаться «Урания» на первом этапе взлета с Луны. После включения гравитонного прожектора они, несомненно, будут разрушены действием реактивного луча.

    Над диспетчерской башней вспыхивает огромный красный шар - сигнал старта. Одновременно на экране возникает лицо главного диспетчера.

    -  Старт!

    Корпус астролета содрогнулся. Громоподобно заревели сверхмощные двигатели стартовых тележек.

    Говорящий автомат монотонным железным голосом начал отсчитывать ускорение: «Двадцать метров в секунду за секунду… тридцать метров… восемьдесят…» Рев стартовых двигателей достиг наивысшего напряжения и резко оборвался. Мы отчетливо увидели, как разгонные тележки срываются с края выходной секции эстакады и, кувыркаясь, беспорядочно падают в глубокие ущелья и пропасти южного склона Апеннин. Они сделали свое дело. Вихрем пронеслись под нами котловины лунных цирков, стремительно уменьшаясь с каждой секундой.

    Снова возникло лицо диспетчера.

    -  Переключение! - прокричал он. Это значит, что пора включать гравитонный прожектор. - Прощайте, друзья! Счастливого пути!

    Только теперь я ощутил величие минуты. Первая гравитонная ракета уходит в бесконечность. Вот так же волновались, должно быть, первые звездоплаватели двести лет тому назад. В памяти всплывает Центральный космодром Титана, крупнейшего спутника Сатурна, колоссальный обелиск, круто вонзающийся в синее небо Сатурновой Луны, и золотые буквы на нем, скупо и строго возвещающие всем будущим поколениям: «В две тысячи шестидесятом году отсюда стартовала к Альфе Центавра первая в истории человечества межзвездная эскадра «Циолковский». И дальше - славные имена первых звездоплавателей, из которых я помню лишь одно: Иван Руссов.

    Я осторожно потянул рубильник на себя, и стрелка акцелерографа качнулась вправо. Меня тотчас вдавило в кресло, перехватило дыхание, мертвенный холодок разлился по лицу. Кровь отлила к затылку, губы мгновенно пересохли. Впрочем, это были давно знакомые мне физиологические симптомы при перегрузке.

    «Девяносто метров в секунду за секунду… сто двадцать метров…» - бесстрастно отсчитывал автомат.

    Самойлов страдальчески морщился: вероятно, ему приходилось тяжелее, чем мне. Все-таки я привык к перегрузкам. А Самойлов, насколько мне было известно, участвовал всего лишь в двух-трех экспедициях на заурановые планеты.

    -  Как там сейчас, на Луне? - обратился я к академику спустя некоторое время.

    Петр Михайлович загадочно усмехнулся и стал настраивать инверсионный проектор. На продолговатом экране возник лунный шар, окутанный пыльным мерцающим облаком.

    -  Что это за туман вокруг Луны? - поразился я.

    Поразмыслив, ученый неуверенно проговорил:

    -  Вероятно, вихри «Урании» подняли на Луне пыльные бури…

    Он оказался прав. Через некоторое время нас нащупал Памирский радиоцентр Земли.