Пока как будто не происходило ничего особенного: наши массы не возросли до бесконечно большой величины, с пространством тоже все было в порядке. Я посмотрел на Самойлова, он - на меня.

    Казалось, ученый был разочарован. Я украдкой прикусил кончик языка - больно. Нащупал пульс: он бился, может быть, немного учащеннее, чем обычно, но это легко объяснялось волнением.

    -  Часы!.. Что с ними?! - вскрикнул вдруг Самойлов.

    С универсальными часами, отсчитывавшими темп времени для астролета и для Земли, явно творилось что-то несуразное: если верить им, то на Земле истекало тысячелетие, а в астролете - всего лишь минута. Затем стрелка часов падала к началу отсчета, и время на Земле шло назад. Я встряхивал головой, проверяя, не сплю ли я?

    Все приборы точно сразу сошли с ума. Стрелка акцелерографа вдруг завертелась с такой быстротой, что совершенно пропала из глаз и нельзя было понять, в каком направлении она вращается. В овале искатели траектории бешено метался силуэтик ракеты. Мелодия до-мажор гравиметра перешла в какое-то дикое хрипение. Электронный регулятор приемника равновесия сыпал сплошной пулеметной дробью, прерывающейся щелкающим треском. В одно мгновение стройная симфония астронавигационных приборов сменилась душераздирающей какофонией. Я выключил телефоны шлема, боясь оглохнуть.

    Вдруг по корпусу корабля прошла гигантская волна мучительной вибрации. Все вокруг нас - стены, предметы обихода, столы, диваны, части оборудования- сразу зазвучало, заглушив искаженную мелодию приборов. Астролет болтало.

    -  Что творится?! - прокричал я прямо в лицо Самойлову.

    Не отвечая, он включил механизм, сдвигающий массивные щиты с иллюминаторов. Я отшатнулся, пораженный фантастическим зрелищем: вместо прежнего непроглядного мрака в астролет хлынули целые океаны ослепительного света. Небесная сфера пылала тысячами радужных полос, спиралей, шаров. Из глубин пространства прямо на нас, точно к единому центру, мчались мириады пылающих лохматых солнц и бешено вращающихся Галактик. Вся Вселенная, казалось, сжалась в небольшую сферу, или конус, по внутренней поверхности которого мы стремительно описывали спирали. На мгновение даже показалось, что я завертелся в «чертовом колесе» под куполом какого-то фантастического цирка, где огни люстр, разноцветные одежды зрителей, блеск стекол биноклей, ярко-желтый песок арены с брошенным на него впопыхах алым клоунским плащом сменялись с быстротой молний; и казалось, что весь этот калейдоскопический хаос красок ринулся, чтобы смять, раздавить меня.

    Внезапно я почувствовал, что слабею, и безвольно опустил голову. В отяжелевшей голове бились беспорядочные мысли.

    «Мы существуем, или нас уже нет?..» - хотел я спросить Самойлова, но вместо слов вырвалось лишь невнятное бормотание. Последнее, что я успел заметить, была рука академика, слабо шарившая близ аварийной кнопки, включающей тормозные двигатели.

    …Очнулся я уже на койке в салоне. Было тихо.

    Во рту ощущалась приятная горечь препарата «В».

    Самойлова в салоне не было. Жив ли он? Я окликнул его.

    -  Ну что, дружок, - отозвался он из лаборатории. - Очнулся? Знаешь ли ты, что произошло? - оживленно заговорил он, входя в салон, как будто ничего не произошло. - При приближении к гравитонной скорости (я отметил этот новый для меня термин) начался распад материи на гравитоны - именно то, что происходит все время в двигателе ракеты. Я пытался сейчас проверить эти новые данные математически.