Вот так я чувствовал себя и теперь, той дождливой весенней ночью в Чикаго, бродя по улицам. Дыхание вырывалось у меня изо рта клубами пара, правый сапог поскрипывал на каждом шагу, а из головы все не шли умершие люди.

Наверное, не стоит удивляться тому, что, прошатавшись несколько часов, я оказался у двери в квартиру Линды Рэндалл. Полиция давно уехала, свет погас, а зеваки‑соседи мирно спали по постелям. В доме царила тишина. Восточная часть небосклона не начинала еще светлеть, но где‑то неподалеку, на подоконнике или на крыше, уже щебетала какая‑то ранняя птица.

Силы мои были на исходе. Я не думал больше вообще ни о чем, не говоря уже о каких‑нибудь спасительных идеях. Убийца сложит заклятье, чтобы убить меня, в следующую же грозу, а судя по воздуху, это могло случиться в любую минуту. А если меня не убьет он, Морган наверняка сумеет убедить Белый Совет в том, что меня нужно казнить, и случится это уже в понедельник утром. Если это дело дойдет до Белого Совета, у меня не останется ни единого шанса.

Я прислонился к двери в Линдину квартиру, крест‑накрест заклеенной черно‑желтым полицейским скотчем с надписью: «ПОЛИЦИЯ – НЕ ЗАХОДИТЬ». Я не соображал, что делаю, пока не произнес заклинания, открывающего двери, не отодрал нижнюю полосу черно‑желтой ленты и не вошел в квартиру.

– Это же глупо, Гарри, – сказал я сам себе. Наверное, я был не в настроении прислушиваться к собственным советам. Я обошел комнату, принюхиваясь к запахам ее духов и крови. Кровь еще не вытирали. Должно быть, позже этим придется заняться домовладельцу. Не знаю. Подробности вроде этой в кино не показывают.

Потом я обнаружил, что лежу на полу, на ковре у огромной Линдиной кровати. Я лежал на боку, свернувшись калачиком, спиной к кровати, а лицом к откатной стеклянной двери, которая вела в ее маленький, мощеный бетонной плиткой дворик. Мне не хотелось ни идти куда‑нибудь, ни делать что‑нибудь. Бесполезно. Все бесполезно. Я все равно умру, если не завтра, то послезавтра – наверняка.

Хуже всего то, что мне было на все это наплевать. Я так устал от всего того волшебства, которое мне пришлось творить, от ходьбы, от синяков и ссадин, от недосыпа. Было темно. Темно со всех сторон.

Кажется, я заснул. После всего, что случилось, мне просто необходимо было поспать. Во всяком случае, я не помню ничего до того момента, когда я проснулся от бившего в глаза солнца.

Я зажмурился и прикрыл глаза рукой. Утро у меня вообще не самое любимое время суток. Солнце уже выглянуло из‑за крыш домов на противоположной стороне улицы, и веселые весенние лучи струились сквозь занавески на Линдином окне прямо мне в мозг. Я пробормотал что‑то и повернулся на другой бок, лицом к приятной темноте под Линдиной кроватью, спиной к теплому свету.

Но я не уснул. Вместо этого я обозлился на самого себя.

– Что, мать твою, ты делаешь, Гарри? – громко, в голос спросил я.

– Лежу, чтобы подохнуть, – равнодушно отвечал я себе же.

– Черта с два, – заявила та часть меня, что оказалась умнее. – Вставай с пола и марш за работу.

– Не хочу. Устал. Уходи.

– Не так ты и устал, раз говоришь сам с собой. А значит, не настолько и для того, чтобы убрать задницу из крокодильей пасти. А ну открывай глаза! – настойчиво потребовал я.

Я съежился, не желая подчиняться какому‑то там себе, но глаза все же открыл. В солнечном свете квартирка Линды Рэндалл казалась почти праздничной, окутанной тонким слоем позолоты – все еще пустая, но согретая какими‑то добрыми воспоминаниями.