Мать поставила тарелки на стол и около каждой чашку. Она сказала вполголоса:

- Они с бабкой спят в сарае. Уж очень часто им приходится вставать по ночам. То и дело о ребят спотыкались.

В их разговор вмешался отец:

- Дед раньше каждую ночь бушевал. Наткнется в темноте на Уинфилда, Уинфилд поднимет крик, ж дед разозлится, напустит в штаны и еще злее станет; а там, глядишь, все начнут переругиваться,- прямо стон стоит в доме.- Он говорил посмеиваясь.- Да, у нас тут весело было. Как-то ночью раскричались все, подняли ругань, а Эл - он теперь за словом в карман не лезет,- Эл и говорит: "Эх, дед, из тебя лихой пират бы вышел". Ну, дед совсем озверел, побежал за ружьем. Пришлось Элу ту ночь спать в поле. А теперь мы стариков в сарае устроили.

Мать сказала

- Теперь они если за нуждой, так встанут и выйдут во двор. Па, скажи им, что Томми вернулся. Томми дедушку всегда любил.

- Сейчас,- сказал отец.- Как это я раньше не догадался!- Он вышел из кухни и зашагал по двору, помахивая руками на ходу. Том долго смотрел ему вслед и вдруг услышал голос матери. Она разливала кофе. Она не смотрела на Тома.

- Томми,- сказала она нерешительно и робко.

- Да?- Робость матери только увеличивала его собственную робость, вызывала в нем какое-то непонятное смущение. Каждый из них знал, что другой смущается, и еще больше робел от этого.

- Томми, я хочу тебя спросить... Ты не озлобился?

- Озлобился, ма?

- Тебе злоба не затуманила голову? Может, тебе теперь все ненавистно? Может, в тюрьме тебя до того довели, что ты сам не свой стал?

Он посмотрел на нее искоса, посмотрел пристально, и глаза его словно спрашивали, откуда она знает все это.

- Н-нет,- ответил он.- Может, только на первых порах. Да я ведь не такой гордый, как другие. С меня как с гуся вода. А почему ты спрашиваешь, ма?

Теперь мать смотрела на него, приоткрыв рот. стараясь не пропустить ни единого слова; она впивалась глазами ему в лицо, стараясь выведать все до конца. Мать искала того ответа, который слова всегда утаивают. Она заговорила смущенно и сбивчиво:

- Я знала Боя Флойда. Я знала его мать. Они хорошие люди. Бой Флойд был озорной, но в этом ничего плохого нет.- Она замолчала на минутку, потом слова полились потоком.- Может, не со всеми так бывает, но как с ним было, я знаю. Он в чем-то провинился, его избили за это, поймали и избили, и он озлобился. Потом он опять что то натворил, уже со зла, и его опять избили. До того довели, что мальчишка совсем разум потерял. В него стреляли, как в зверя, а он отстреливался. Погнали его с собаками, точно койота, а он скалит зубы, огрызается. Совсем потерял разум. И не мальчишка, и взрослым его не назовешь. Волк, настоящий волк. Кто его знал, те его не обижали. У него против них злобы не было. Наконец затравили мальчишку собаками и убили. В газетах бог знает что было написано, а я помню, как это случилось на самом-то деле.- Она замолчала, облизнула языком пересохшие губы, и ее глаза спрашивали, с мучительной тревогой глядя на Тома: - Я хочу знать, Томми. Тебя били? Ты тоже озлобился?

Полные губы Тома были плотно сжаты. Он взглянул на свои большие, сильные руки.

- Нет,- сказал он.- Я не из таких.- Он помолчал, продолжая рассматривать пальцы с обломанными, твердыми, как ракушки, ногтями.- Я в тюрьме жил тихо, старался, чтобы ничего такого не было. Во мне злобы нет.

Она вздохнула и проговорила вполголоса:

- Слава богу!

Он быстро взглянул на нее.

- Ма, когда я увидел, что сделали с нашим домом...

Она подошла к нему совсем близко и заговорила горячо, взволнованно:

- Томми! В одиночку нельзя драться. Затравят тебя, как зверя. Я, Томми, все думала, гадала, прикидывала. Говорят, таких вот, согнанных с места, вроде нас, сто тысяч. Если бы мы все озлобились, Томми, да показали свою злобу... тогда нас не затравить...- Она замолчала.

Том медленно опустил веки, и теперь его глаза только чуть поблескивали сквозь ресницы.