Наконец я вышла на край той самой расщелины, миниатюрного заливчика, вдающегося глубоко в скалы. Что ж, для купания место ничуть не хуже других. Я остановилась на краю, вглядываясь вниз и стараясь разглядеть, какое тут дно.

В светло-нефритовой воде среди оливковых и алых водорослей сновали крохотные рачки и стайки охотящихся на них маленьких рыбок. Темно-синие тени колыхались как живые от медленных движений крабов, которые копошились среди выстилающих дно бурых водорослей. Сами водоросли тоже беспрестанно колыхались, слабо и неутомимо, как тряпье в полосе прилива. Среди них виднелась белая и голая кость каракатицы. «Кораллом стали кости в нем, два перла там, где взор сиял»...

Тело лежало, наполовину спрятанное в самом большом пятне тени. Сначала бившее мне в глаза солнце скрывало его – груду одежд и плоти, ничем не напоминающую человека, просто комок неряшливых лохмотьев, перекатываемый волнами с места на место и наконец прибитый сюда, под нависающий выступ скалы у берега.

Даже теперь я не была еще точно уверена – солнце слишком слепило глаза. От потрясения мне стало дурно, я не знала, что делать, но, безусловно, необходимо было точно удостовериться. Я опустилась на колени и, прикрыв глаза от солнца, внимательно вгляделась вниз.

Тряпки шевелились в слабом колыхании воды, точно водоросли. Может, это и впрямь только водоросли?.. Но тут я увидела голову и лицо – смазанное расплывчатое пятно под темными волосами. Какие-то морские твари уже облепили его, маленькая рыбка деловито сновала вокруг в зеленой воде.

«Спиро, – подумала я. – Спиро...» И его матери придется увидеть это. Может, лучше вообще ничего ей не говорить? Пусть прилив снова унесет тело прочь, в море; пусть проворные морские создания очистят его, сделают белым, как та кость каракатицы...

Но потом в дело все же вступил здравый смысл, подействовавший на мой смятенный разум, точно ушат холодной воды. Непременно надо сказать Марии – гораздо более жестоко было бы ничего ей не говорить. И потом, ведь в этом море нет прилива. Если не будет нового шторма, тело, скорее всего, так и останется здесь, где его сможет найти кто угодно.

По морю вдруг пробежала легкая зыбь, вода качнулась, чуть заметно шевельнув голову утопленника. И тут я узнала его. Не то чтобы я опознала именно лицо – это было бы совершенно невозможно, но почему-то мою память вдруг оживило все, вместе взятое: форма головы и лица и лучше различимый теперь цвет мокрых лохмотьев – темных брюк, свитера и более светлой куртки.

Так значит, это был вовсе не Спиро – если только не Спиро, живой и здоровый, шел вчера вечером по лесу, направляясь к Кастелло.

У меня не оставалось никаких сомнений, ни малейших. Именно этого человека я видела вчера вечером на полянке. Я вдруг обнаружила, что сижу на корточках, скосившись на бок и опираясь рукой о раскаленную поверхность камня. Одно дело – найти мертвеца, но опознать его и знать, где он был совсем незадолго до смерти...

Я зажмурилась так же крепко, как впивалась пальцами в горячий камень, но солнечный свет бил и сквозь закрытые веки, застилая глаза красной дымкой. Я прикусила губу и постаралась дышать медленно и размеренно, чтобы не стало совсем плохо. Филлида: мысль о ней подействовала на меня не хуже нюхательной соли. Филлида не должна этого видеть, не должна даже заподозрить, какой ужас лежит совсем недалеко от нее.