— А чем его лечат, знаешь?

— А во! — Глебка трясет привязанной к поясу флягой.

Василий недоуменно принюхивается.

— Никак керосин?.. То-то я смотрю — от тебя, как от старого примуса, воняет!

В вагоне хохочут.

Глебка хмурится и горячо, убежденно объясняет:

— Руки и шею натрешь — вошь и не заползет!

— А может, и внутрь надо принимать в день по чайной иль там по столовой ложке? — шутит Василий.

Глебка не отвечает. Лицо у него темнеет и он говорит:

— Это мне… мама так приказала…

И точно ветром смахивает с лиц улыбки. Наступает тишина. Монотонно перестукивают колеса.

Хмурится Глеб-старший, вздыхает, смотрит на Василия, просит:

— Песню бы, что ли… затянул!

Василий закидывает голову так, что виден острый кадык, и начинает негромко петь неожиданно глубоким и чистым голосом:

И тут уже все включаются в песню.

Из передней теплушки высовывается Митрич. Послушав песню, он складывает руки рупором и кричит:

— Эй! Артисты!.. Каша готова!

Из средней теплушки показывается голова Архипа.

— Чево-о?

— Каша готова!.. Зови командира!

У двери появляется Глеб-старший.

— Товарищ командир! — кричит Митрич. — Разрешите подавать ужин!

Глеб молчит. На скулах вздуваются и начинают перекатываться желваки.

— Еще насмехается, усатая образина! — цедит Архип. — Сам небось набил брюхо-то, а нас дразнит!

— Архип! Держи! — кричит Митрич и ловко кидает вдоль вагонов клубок веревки, оставив один конец у себя в руке.

Архип ловит клубок.

— Опусти вниз! — командует Митрич.

Архип, все еще ничего не понимая, опускает руку с бечевкой книзу, а Митрич продевает конец бечевки сквозь дужку котелка, вскидывает руку — и котелок, как вагонетка на подвесной дороге, начинает скользить от вагона к вагону.

За этой операцией наблюдают все бойцы продотряда.

Котелок с приклеенной к нему бумажкой, на которой нацарапано: «Глеб Глебычу», благополучно попадает прямо в руки Архипу. Под дружный гомон одобрительных голосов Архип вручает котелок Глебке.

Ночь. Ползет поезд. Искрит труба паровоза, чуть дымят трубы двух теплушек в конце состава.

Вповалку спят бойцы. Красные отблески от углей в печке прыгают по стенам. Глеб, Архип, Глебка и Василий лежат рядом.

В другой теплушке между ящиков спят Митрич и кашевар.

Не спит машинист с моржовыми усами. Поглядев в заоконную темень, он передвигает рычаги управления и произносит радостно:

— Подъем миновали!.. Теперь на двадцать верст уклон… Доедем…

Не спит часовой на задней площадке. Притоптывает ногами, хлопает замерзшими руками по бедрам, трет уши и нос. Ворчит:

— Хоть бы остановился на минуту… Сменил бы кто… Брррр!

Перестук колес учащается — поезд набирает скорость. И вдруг возникает нарастающий злой скрежет металла о металл.

Часовой, прикрыв лицо от колючего ветра и надвинув шапку на глаза, выглядывает из-за вагона. Впереди из-под колес передней теплушки веером рассыпаются белые искры.

Часовой вскидывает винтовку и раз за разом палит в черное беззвездное небо.

Грохот сталкивающихся буферов. Сноп искр бледнеет и исчезает. Поезд тормозит.

У передней теплушки — машинист, оба Глеба и бойцы. А вокруг растет толпа мешочников.

Слышатся злые голоса:

— Нацеплял на свою голову!

— Еще хорошо так, а то бы!.