И поныне хочется снять шляпу перед очень многими, особенно, перед Оливером Голдсмитом, остроумно описавшим английские нравы XVII–XVIII веков от лица путешествующего китайца; перед культурологом Николасом Певзнером с его «Английскостью английского искусства»; перед блестящим Джоном Б. Пристли, который в «Английском юморе» и «Англичанах» субъективно и потому объективно взглянул на достоинства и недостатки своей нации; я жадно читаю об англичанах и до сих пор, из самых последних творений, пожалуй, наиболее примечательна книга «Англичане» телеведущего Джереми Паксмана, привнесшего в тему современный материал.

Из неанглийских книг достойны упоминания «Монологи об Англии» американского философа Сантаяны, хотя они сладковато-англофильские, и по-немецки фундаментальный труд профессора Айвона Блоха «Сексуальная жизнь в Англии», там, вопреки порнографическим ожиданиям, проглядывается генезис многих английских черт. Уже позднее, при написании этой книги, мне помог выдающийся историк Вадим Кожинов, много полезного дали замечания бывшего сотрудника ЦК Валериана Нестерова и моих коллег Юрия Кобаладзе и Виктора Кубекина, которые долго жили и трудились в Англии на благо английской социалистической революции.

Выписав сотни цитат и совершенно запутавшись в клубке противоречивых суждений, я неожиданно почувствовал в себе великого ученого, который обязан провести эксперименты в подтверждение своих теоретических выкладок. Почему бы не провести опросы англичан, и не посадить несколько человек на полиграф — так интеллигентно называли «детектор лжи», — и не засыпать подопытных кроликов вопросами? Вот тогда, краснея и бледнея, каждый из них обнажит свою «национальную душу», и я утру нос буржуазным фальсификаторам. Но где найти столько англичан? Кто пустит меня в Англию? Да и кто, даже русский, согласится добровольно сесть на полиграф?

Но все же я разработал анкету с перечислением всех особенностей национального характера англичан и начал проводить беседы с коллегами, имевшими счастье сталкиваться с «нацией лавочников». Коллеги морщили лбы и исполняли соло о собственных подвигах, их совершенно не волновали мои открытия, англичан они воспринимали по-разному, но на всякий случай проявляли чекистскую конспиративность и воздерживались от прямых оценок.

В те времена я иногда обращался за дружеским советом к Киму Филби, асу шпионажа, еще в 1963 году сбежавшему под угрозой ареста из Бейрута в Советский Союз и мирно жившему в небольшой квартире в Трехпрудном переулке. Там было легко и уютно, там стояли на полках великолепные фолианты от Эдуарда Гиббона и Энтони Троллопа до Грэма Грина, а жена Кима Руфина Ивановна потчевала нас отменными блюдами, вполне соответствующими скотчу «Джонни Уокер» с черной наклейкой.

Сам Ким Филби был типичнейшим англичанином старой закваски: юность в колониальной Индии (пробковые шлемы, белоснежные костюмы, стек, зажатый в руке и готовый обрушиться на спину непокорного раба), аристократические школа Вестминстер и Кембриджский университет, закрытые клубы на Пэлл-Мэлле (ожесточившийся Байрон назвал этот проспект «дорогой в ад», дай бог каждому такая дорожка!), высокие связи в кругах истеблишмента, работа в прославленной Сикрет Интеллидженс Сервис (a propos добавим, что на благо КГБ).

И сам облик Кима: обаятельное заикание, серый кардиган на плечах и темноватый галстук, пересеченный голубыми полосами, вельветовые штаны рыжего цвета, мягкие манеры, джентльменские уклончивость и сдержанность, суховатый юмор, бегущий подтекстом по речи, — просто живое воплощение английского национального характера…

Когда я сообщил Филби, что работаю над проблемой национального характера англичан, он воспринял это как тонкую шутку и добродушно хмыкнул. Увидев, что я до безумия серьезен (в голову приходит кот, сидящий на ящике с песочком), он окаменел и после продолжительного заикания с ужасом спросил:

— Майкл, а зачем все это надо?

— Как зачем?! Разве мы не должны знать психологию англичан и их традиции? — Я даже захлебнулся от переполнявшего меня пафоса.