Враги и завистники Гумилева зашептались — мол, Николай Степанович завидует дару своей жены и потому так привередлив.

Впрочем, есть и другая версия этого эпизода, восстановленная через несколько десятилетий самой Ахматовой: «Не было ничего такого. Гумилев не хвалил меня. А Иванов подошел ко мне и снисходительно улыбнулся: «Ох, какой густой романтизм!»

Здесь заметно желание обелить образ Гумилева, вырисовывающегося в первом варианте истории каким-то мелким ехидным завистником. Анна Андреевна настаивает, что зависти к ней как к поэту со стороны Николая Степановича никогда не было. Этому можно поверить.

Гумилев был очень требователен к чужим и собственным творениям. К Анне он относился с повышенным вниманием, стараясь быть объективным. Но и как личностям, и как поэтическим единицам им было трудно найти точки соприкосновения. Поэтическая тема и нота Анны — изначально женственная и как бы бытовая резко расходилась с брутальной, декоративной поэтикой Гумилева. Чем лиричней и тоньше становились стихи Анны, тем жестче укоренялся в поэзии Гумилева культ воина и конкистадора.

— По мере того как ты углубляешься, как женщина, я хочу укреплять и выдвигать в себе мужчину, — объяснил он жене свою позицию на заседании Общества.

— Мужчина — не значит хам! Вы сознательно унизили меня перед всеми. И только подчеркнули этим свою предвзятость! Вы хоть подумали о моей репутации — ведь там был Блок!

— Блока давно не волнует ничего, кроме собственной персоны. К тому же он, кажется, скрылся по-английски еще до твоего триумфального чтения.

— Это вы все испортили! Ничего, Гумилев, у меня есть защитники!

— В принципе программе акмеизма ты соответствуешь.

— Спасибо. А что такое акмеизм, знаете вы один, — продолжила нападение Анна. — Надуманный бред.

— Нисколько. Скорее, хитрая заморочка для будущих исследователей. — Выбивая трубку, Николай улыбался. К сценам с женой он привык и сейчас с удовлетворением отмечал плоды своего воспитания: ни истерики, ни звучного скандала Анна не устроила.

…Организованный Гумилевым «Цех поэтов» должен был противостоять уже отжившему символизму под новым лозунгом — «акмеизм». Термин «акмеизм», происходящий от греческого «акмэ» (вершина, высшая степень совершенства), по мнению Гумилева, говорил сам за себя. Но многие отмечали созвучие названия нового течения с фамилией Ахматовой. Последователями акмеизма считали себя шестеро: Гумилев, Мандельштам, Термин, Городецкий, Зенкевич и Нарбут. И, естественно, Ахматова.

— Мы поставили своей целью реформировать символизм, направивший основные силы в область неведомого и попеременно братавшийся то с мистикой, то с теософией, то с оккультизмом. Посему — никакого мистицизма: мир должен предстать таким, каков он есть, — зримым, вещным, плотским, живым и смертным, красочным и звучащим. — Гумилев, обожавший теоретизировать, который раз рассуждал на излюбленную тему.

— Похоже, ты придумал эти тезисы для нас с тобой. Меня лично не тянет ни в теософию, ни в оккультизм.

— Но нам не чуждо и второе условие акмеизма — адекватность формы содержанию. Трезвость и здравая реалистичность взгляда на мир должны выражаться конкретным языком реальных людей: конкретные предметы и конкретные свойства.

— Уж куда конкретней:

Николай замялся — это были давние стихи, написанные ему Анной после очередной ссоры. Он разозлился:

— Неужели ты не слышишь — дамское рукоделие! Трогательно — да! Но для девиц.

— Когда-то тебе нравилось. — Она отошла к окну, отдернула штору, сказала покрытому дождевыми потоками стеклу: — Ты все врал! Ты просто завлекал меня! Это подло! И вовсе не трогательно.