Летом Николай Степанович снова вернулся в действующую армию, где принимал участие в военных действиях вплоть до конца января 1917 года.

Анна Андреевна посвящала мужу стихи, которые с успехом читала на выступлениях.

Стихи написаны летом 1917 года. Анна не позерствовала — она со всем душевным пылом встала рядом со своим мужем, гордилась им и, не лукавя, «до часа смерти» готова была сохранить и образ его, и «подвиг правый», и память о некогда пригрезившейся, пусть и обманувшей, молодой любви.

Вскоре «подвиг правый» Добровольческой армии превратится в жестокую бессмысленность Гражданской войны. События буржуазной революции расшатали и без того слабую дисциплину и организацию в армии. Гумилева гоняли с места на место. В нем уже не было былого патриотизма и желания сражаться в братоубийственных бойнях. Гумилев ощущал горькую обиду кровавого обмана, бедственной смуты, происходящей в стране.

Новое обострение хронического бронхита позволило ему уехать в Петроград. Здесь Николай Степанович выхлопотал назначение на Салоникский фронт. Отправился он туда через Париж. И задержался. «Я остаюсь в Париже, — писал он Анне Андреевне, — в распоряжении здешнего наместника от Временного правительства (…), на более интересной и живой работе».

Работа в комиссариате не оказалась, вопреки ожиданиям, «интересной и живой». Вслед за разочарованием в бессмысленном военном героизме Николая Степановича вновь охватила старая страсть к путешествиям в экзотические страны. Он собирает коллекцию персидских миниатюр, увлекается китайской поэзией и, в конце концов, решает ехать в Персию, руководимый не столько рвением участия в боевых действиях, сколько желанием повидать новые страны.

Однако поездка в Персию не состоялась. В январе 1918 года Гумилев отправляется в Англию, пытаясь получить назначение на Месопотамский фронт, но и здесь хлопоты его бессмысленны, а значит — пора домой. Его отговаривали, пытались объяснить глобальный ужас разразившихся в России бедствий. Но ведь Родина в опасности, она нуждается в помощи честных патриотов. Гумилев рвался в растерзанную, теряющую силы Россию. В марте через Норвегию он вернулся в Петроград. «Это был самоубийственный поступок», — заметил Алексей Толстой.

Глава 3

«Словно ангел, возмутивший воду,

Ты взглянул тогда в мое лицо». А.А.

Но вернемся в Петербург 1914 года. Здесь, несмотря на войну, живут красиво, сытно, по-прежнему увлекаются диспутами о тонкостях искусства, флиртуют, закатывают грандиозные приемы…

Из Парижа приехал Борис Анреп. В честь него в музейной обстановке царскосельского дома Недоброво состоялся торжественный обед. Омары, лакеи в белых перчатках, рассуждения о Тютчеве. Изящная фигура Недоброво рядом с викингом Анрепом казалась хрупкой статуэткой. И тут же, в волне нового чувства, изменилась оптика: для Анны стал игрушечным весь парковый роман с «фарфоровым мальчиком».

В гостиной, где каждая вещь принадлежала эпохе итальянского Ренессанса, в присутствии этого отправляющегося на войну воина стихи Ахматовой звучали с новой силой, и разговор об искусстве приобретал особую окраску: Анна блистала тонкими замечаниями, почерпнутыми у Недоброво или Гумилева. Время прошло незаметно. Прощаясь, Анреп задержал руку Анны:

— Я очарован. Вы не просто необыкновенная женщина, вы — волнующая личность. А главное — пишете прекрасные, мучительно-трогательные стихи. Недоброво ставит вас выше всех остальных поэтов нашего времени.

— Владимир слишком добр ко мне. А про вас он рассказывал с такой теплотой как о ближайшем и лучшем друге. — Анна опустила глаза, мысль об измене Недоброво с его ближайшим другом хоть и приятно обжигала пикантностью, все же сильно горчила…

Однако через пару дней, накануне отъезда Бориса, Анна не отказала ему в интимном свидании на Тучке.