Случай с Пастернаком — особый. Уважая и любя Бориса Леонидовича, Анна Андреевна была огорчена «Доктором Живаго»: «Что там у него за женщины? Вы таких женщин видели? Абсурд! Описания природы, как всегда, отличные. Но сам Живаго! Послушайте, какой он доктор? Разве он там кого-то лечит? Никого ни разу!.. А стихи хорошие. Правда, не все».

Однако вернемся к рассказу Анрепа.

«Меня оставили в Англии, и я вернулся в Россию только в конце 1916 года и то на короткое время. Январь 1917 года я провел в Петрограде и уехал в Лондон с первым поездом после революции Керенского. В ответ на то, что я говорил, что не знаю, когда вернусь в Россию, что я люблю покойную английскую цивилизацию разума (так я думал тогда), а не религиозный политический бред, Анна Андреевна написала:

И позже в том же году:

За два с половиной года Анреп смертельно устал от войны, от бессмысленности происходящего. Военная кампания превратилась в машину для перемалывания человеческого мяса.

Разочарование не способствовало и накалу лирических настроений. Любовные чувства притупились. На протяжении романа Ахматовой с Анрепом секс из разряда высших наслаждений могучего вояки перешел в удовлетворение естественных потребностей — время страстей миновало. Анна вообще, как оказалось, не его тип — слишком болезненна, нервна. Но Анреп — рыцарь, он способен на отчаянный поступок ради Анны. Он чувствует свою ответственность за нее и искренне хочет спасти от надвигающейся катастрофы.

«Революция Керенского». Улицы Петрограда полны народа. Кое-где слышны редкие выстрелы, железнодорожное сообщение остановлено. Я мало думаю про революцию. Одна мысль, одно желание: увидеться с Анной Андреевной. Она в это время жила в квартире профессора Срезневского, известного психиатра, с женой которого она была очень дружна. Квартира была за Невой, на Выборгской или на Петербургской стороне, не помню. Я перешел Неву по льду, чтобы избежать баррикад около мостов. Помню, посреди реки мальчишка лет восемнадцати, бежавший из тюрьмы, в панике просил меня указать дорогу к Варшавскому вокзалу. Добрел до дома Срезневского, звоню, дверь открывает Анна Андреевна. «Как, вы? В такой день? Офицеров хватают на улицах». — «Я снял погоны».

Видимо, она была тронута, что я пришел. Мы прошли в ее комнату. Она прилегла на кушетку. Мы некоторое время говорили о значении происходящей революции. Она волновалась и говорила, что надо ждать больших перемен в жизни. «Будет то же самое, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже». — «Ну, перестанем говорить об этом». Мы помолчали. Она опустила голову. «Мы больше не увидимся. Вы уедете». — «Я буду приезжать. Посмотрите: ваше кольцо». Я расстегнул тужурку и показал ее черное кольцо на цепочке вокруг моей шеи. Анна Андреевна тронула кольцо. «Это хорошо, оно вас спасет». Я прижал ее руку к груди. «Носите всегда». — «Да, всегда. Это святыня», — прошептал я. Что-то бесконечно женственное затуманило ее глаза, она протянула ко мне руки. Я горел в бесплотном восторге, поцеловал эти руки и встал. Анна Андреевна ласково улыбнулась. «Так лучше», — сказала она».

Анреп, несмотря на свою богемную легковесность в отношении с женщинами, был человеком надежным, не способным оставить в беде близкого человека. Он убеждал Ахматову уехать вместе с ним — в это время массовой эмиграции Борис мог получить для нее визу в Англию. В аналогии с Французской революцией и утверждении, что «даже будет еще хуже», — желание не испугать, а спасти.

Анна отказалась «предать родину», отобразив оскорбленные патриотические чувства в стихах:

Простившись с Борисом, Ахматова собрала тридцать посвященных ему стихотворений в отдельную тетрадь и постаралась забыть о своем увлечении.