―  И превращается в красавца-подростка, который, проницательно догадавшись, мгновенно увидел в гонораре натурщика скейтборды рюкзаки неприличные комиксы и отвратительные граммофонные пластинки.

На одном колене, развязывает шнурки.

―  Ха. А как насчет партитуры первой партиты Баха, новых струн к скрипке и новых трусиков, видишь?

Гуннар с заточенными резцами.

―  Я тут знакомлюсь, произнесла Саманта, с этим вот датским ангелочком с совершенно неангельскими водопроводными аксессуарами.

―  А ангелы писяют? Они вообще хоть кислородом дышат?

―  В Писании все они ―  мужчины, я полагаю. Только не ебутся, поскольку каждый ―  единственный представитель уникального биологического вида, а виды не скрещиваются.

―  Какое тоскливое место, эти небеса.

―  Я не вид, сказал Николай. Гуннар, а ты делал вот этого мужика в наручниках на фотке?

―  Это Мартин Лютер Кинг. Стоит в церковном садике в Ютландии, как из Аархуса выезжать.

ПОНИ НА ОСТРОВЕ ФИН

Рассекая на пони голышом по лугу, красному от маков, сладостным июньским днем, точно Карл Нильсен в Остерпорте (о котором кряквы судачили с зеленоногими куропатками: О большое о шести ногах), Николай глотал весенний воздух будто индеец-пони, и в ложбинах выискивал бизонов, а в облаках -орлов.

―  Потише, сказал Гуннар. Может, передохнешь?

―  Он уже далеко ускакал, откликнулась Саманта. Я по глазам вижу.

―  Что? спросил Николай.

―  Николай редко здесь бывает. Приезжает такой деловой, сразу штаны долой, встал в позу и нет его ―  уже отправился, как Стин, драться с фашистами вместе с Бандой Черчилля или в своем космическом отсеке летит сквозь фосфоресцирующую межпланетную пыль к галактикам, сплошь заросшим лесами сельдерея и ползучей красной слизью.

13

Сеанс рисования, Гуннар напряженно-внимателен, Николай скучает, терпит, ведет себя хорошо.

―  Почему взрослые такие тупые?

―  Те, кто, по твоим словам, тупы, друг Николай, всегда были такими. И детьми они тупыми были.

Николай задумался. Тишина состояла из пчел, скрипичного пассажа виртуозной лени, плотной недвижности.

―  С другой стороны, ты несколько прав. Умненькие детки действительно вырастают и становятся тупыми. Знать бы, почему. Загадка столетия: разумные дети превращаются в подростковое быдло, которое взрослеет до напыщенных тупиц. Почему, вот вопрос.

―  Это вопрос с подвохом?

―  В тридцать четыре года Бранкузи хватило живости, чтобы начать быть Бранкузи.

―  Ты со мной разговариваешь так, будто я уже взрослый.

―  А тебе бы как хотелось ―  как с полудурком?

―  Только некоторые взрослые ―  ублюдки. Большинство. Ты нормальный, Гуннар.

―  Спасибо.

―  Расскажи мне еще про Корчака, и республику детей, и про Польшу.

14

―  Там луговина, постепенно переходящая в болото с тростником, а потом начинаются песчаные берега, которые спускаются к холодной мокрой Балтике, за Хеллерупом, можем поехать на поезде, хочешь съездить? Весь покроешься медовым загаром.

―  Прямо сейчас?

―  Мне это только в голову пришло, значит, поехали.

Их локомотив назывался Нильс Бор.

―  Если ты придумал эту дружескую экскурсию, как ты ее называешь, когда я пришел позировать, то почему у Эдит термос и закуска в в сумке приготовлена?

―  Это все твои штаны, Николай. Так любезно тебя обтягивают.

Ухмыляется, чертики в глазах, а взгляд задумчивый.

―  Там запас вот на столько, а Мама потом еще убрала в промежности. Так мой мышонок прикольнее упакован. Если твой вопрос означает, сама ли она это придумала, то нет. Она так хорошо шьет, что сделала все за минуту, да еще и насвистывала значительно, пока на машинке строчила.