– Давай-ка я это сделаю, госпожа! – сказал он, когда из мешка извлекли черного петуха, и ловко отрезал ему голову длинным ножом с рукоятью из кривого отростка оленьего рога.

– Ты, должно быть, немало занимался такими делами! – воскликнула Тюра, глядя, как он со знанием дела обрызгивает могильную землю и тело покойницы петушиной кровью и потом укладывает тушку в ногах.

– Да уж, хозяйка, люди вроде нас часто сталкиваются со смертью, – подтвердил Кетиль, моргая здоровым глазом.

Здесь, у свежей могилы, он в своей лоскутно-заплатной рубахе, с хромотой и прикрытым глазом, был как нельзя более у места, казался каким-то стражем границы между Мидгардом и Хель. Даже неясно было сразу, к какой стороне он принадлежит и не вылез ли из этой ямы, как из окна в тот свет, пробитого для покойной.

– Больше скажу тебе: мы часто сталкиваемся с дурной смертью! С неведомой смертью! У нас есть обычай: если встретишь на дороге покойника, омой его, причеши, закрой глаза и придави камешками. Приведи в приличный вид, собери все, что при нем есть, до последней малости и уложи в могилку. Ну, если очень нужно… Скажем, если твои башмаки совсем прохудились и подметки веревочкой привязаны, а у покойника еще ничего, то можно взять их за услугу, только надо поговорить с хозяином, чтобы он не обиделся и не думал, будто его ограбили. А то ведь следом пойдет, чего хорошего? Я вот знал одного, за ним десять лет ходил покойник, у которого он нож и миску взял. Он уж давно тот нож в море бросил, а миску сжег, да не помогло, мертвец так и ходил за ним: и в Бьёрко, и в усадьбах Вестеръётланда, и на Готланд за ним перебрался! Я когда его встретил, он ждал корабля на Сюслу: думал, туда мертвец за ним не пойдет, но да я сомневаюсь… А надо по-хорошему: так, мол, и так, я тебя похоронил, друг, а ты мне за это отдай свои башмаки, ведь в Хель они тебе уже не понадобятся, там ты иные дороги будешь топтать…

Тюра содрогнулась, вообразив разговор нищего с незнакомым мертвецом, таким же бродягой, умершим где-нибудь под осенним хмурым небом, среди торфяного болота… И невольно бросила взгляд на башмаки Кетиля, но те, к счастью, оказались почти новыми, видно, подарил кто-то из соседей. Он по-прежнему носил обмотки, сшитые из кусков разной ширины и разных цветов, и ей подумалось, что часть этих обрывков тоже может быть наследством незнакомых мертвецов…

Так или иначе, но с грустным делом погребения женщины, которая связалась с ведьмами и умерла нехорошей смертью, Кетиль справился ловко. По обычаю уложив покойницу в устланный шерстяной тканью кузов от повозки – ей ведь ехать в долгий путь до самой страны Хель, – он разместил вокруг разную утварь: вертел, чашу, кубок, котел, нож, оселок, ларец с разными мелочами. Полюбовался на дело своих рук.

– Знаешь, хозяйка, а я бы еще ей кол в грудь вогнал, – сказал он, когда оставалось лишь закрыть покойницу плащом. – Как бы не начала она вставать…

– О асы, что ты говоришь! – Тюра в ужасе всплеснула руками.

– Ну, или хотя бы руки колышками ко дну прибить. Сдается мне, так будет лучше.

– Нет, это слишком! – Тюра покосилась на служанок и двух рабов, стоявших с лопатами и готовых засыпать могилу. – Если мы это сделаем, пойдут слухи, что жена Харальда была ведьмой. Моего внука будут звать сыном ведьмы. Я не могу этого допустить.

– Но кто же будет болтать? – Кетиль поморгал. – Я не буду. Я понимаю эти дела. Ты тоже не будешь.

Тюра показала глазами на слуг. Кетиль сделал легкий знак, указав вниз, в могилу. И Тюра поняла: он предлагает ей убить после погребения четырех лишних свидетелей!

– Нет, нет, не стоит! – Она зябко сжала у горла ворот плаща, и без того прочно сколотого круглой позолоченной застежкой, и отошла на несколько шагов.