По этому поводу в Санкт-Петербурге в Зимнем дворце давали бал. Гремела музыка, и все разговоры сводились к близкому скончанию войны. Царь не скрывал радости. Ухаживая за Долгоруковой, он бравировал:

— Нас отделяет от Константинополя всего сто пятьдесят верст. Представьте, Катенька, это как от Москвы до Рязани.

Государь говорил это своей возлюбленной Катеньке Долгоруковой, с которой его связывала десятилетняя любовь с той первой парижской встречи, Катеньке, ставшей после смерти жены Марии Александровны его морганатической женой.

Тогда, на балу, Александр наказывал Горчакову:

— В Сан-Стефано мы должны показать свой характер. Надо поставить Европу перед свершившимся фактом.

День только начинался, а гвардия уже изготовилась: конные и пешие дивизии, бригады, полки, артиллерия. Двинулись из адрианопольского предместья по дороге, которая вела на Стамбул. Сопровождаемый денщиком и несколькими адъютантами, в сопровождении штаба и конвоя проскакал генерал Гурко, приветствовал войска на ходу. Ему дружно отвечали.

По данным разведки, турки не готовы к сопротивлению. Однако Иосиф Владимирович предчувствовал: взять Стамбул, столицу Оттоманской Порты, ему не дадут. Уже было известно, в защиту турецкой империи на Россию набросилась вся Европа. Европейская дипломатия даст бой российской делегации на конгрессе. Там постараются умалить победы российского оружия.

Становилось обидно за Россию и ее армию. Гурко не был политиком, он был солдатом и видел, каким трудом и какими жертвами давалась победа.

Уже на вечернем биваке, когда Иосиф Владимирович возвратился в штаб отряда, его подозвали к аппарату. Гурко прочитал ленту. Командующий Дунайской армией приказывал остановить гвардию до особого распоряжения…

Но Иосифу Владимировичу было понятно: никакого распоряжения впредь не последует.

Лондонские газеты надрывались, раздувая страсти. Истерия достигла своего апогея. Россию винили в агрессии и чуть ли не в попытке посягнуть на святая святых — британское морское владычество.

От лондонской прессы не отставала венская. Газетчики старой Вены спешили перещеголять друг друга, изощряясь убедить обывателя, что Россия теснит австро-венгерскую монархию, а создавая на Балканах крупное славянское государство, закладывает мину под покрывшийся плесенью Шенбрунн.

Парижская печать, предав забвению российское заступничество от пруссаков, теряла свою сдержанность. В Версале забыли топот сапог прусских гренадеров в приграничных районах.

Берлинские бюргеры, постукивая пивными кружками, во всем полагались на своего железного рейхсканцлера. А Бисмарк, поедая за ужином вторую дюжину свиных сосисок, жаловался своему слуге:

— Проклятые русские, они стоят у меня, как кость в горле. Не окажись в России ясновидящего Горчакова и готовых к подвигам солдат, мы бы уже решили вековую проблему…

Кабинет лорда Биконсфилда лихорадило. Несмотря на неоднократные предупреждения, наконец, на угрожающие маневры английского военного флота, российская армия не остановила наступление и продвигается к столице Оттоманской Порты.

Лайард информировал Биконсфилда о паническом страхе членов правительства Оттоманской Порты и о согласии султана немедленно начать переговоры. Абдул-Хамид готов принять все требования России.

Настроенный, как и королева Виктория, решительно, Биконсфилд готов вести флот в проливы, но министр иностранных дел лорд Дерби и статс-секретарь по делам колоний Карнарвак грозят отставкой…

Адмирал Хорнби жалуется, его эскадра сделалась предметом насмешек. Звоном якорных цепей и давлением в котлах Россию не устрашить.

Согласовав свои действия, Биконсфилд и Андраши пригласили российских послов, в Лондоне — Шувалова, в Вене — Новикова и потребовали предъявить условия русско-турецкого мира на обсуждение международной конвенции.