Мужчина, который появился в дверях, постарел за одну ночь на десяток лет. Посеревший, осунувшийся, с тусклыми глазами и заросшими щетиной щеками, Артур замер на пороге, не решаясь войти в комнату. Я молча кивнула, и он закрыл дверь и прислонился к ней.

– Бедивер рассказал мне, что случилось, – наконец выдавил он… – Я не знаю, что сказать…

– Похоже, ты уже давно не знаешь, что сказать, – бросила я, ожидая, что он пройдет в комнату.

Но он не сдвинулся с места и не ответил. Он смотрел на меня несчастными глазами, но лицо его было бесстрастным. Молчание затягивалось, я поднялась и стала ходить по комнате, пытаясь расшевелить и себя, и его. Кто-то должен был сломать эту стену молчания, и когда я сделала это, слова вырвались из меня потоком.

– Почему, Артур? Почему, ради всего святого, ты не сказал мне? – Он молча смотрел на меня, бессильно опустив руки.

Я хотела, чтобы он как-то реагировал, делал бы что угодно, только исчезла бы эта печальная, пустая оболочка, которая осталась от любимого мужчины.

Я отчаянно пыталась хоть словами воздействовать на него, расшевелить.

– Ты, что же, думал, что это всегда будет тайной? Эта женщина будет просто ждать, пока пройдет время, и эта тайна умрет вместе с ней? Или, может быть, тебе было все равно, что в один прекрасный день я узнаю правду и окажусь беззащитной перед ней? Это ты не предполагал? Тебя это совершенно не беспокоило?

– Наоборот, это беспокоило меня слишком сильно, – едва слышно ответил он, показав, что искра жизни еще теплится где-то в глубинах его существа. – Я страшился этого момента с тех пор, когда мы впервые говорили о Моргаузе, задолго до того, как ты стала моей женой. Сначала я надеялся, что ты никогда не услышишь об этом. А потом, когда я поверил, что ты сумеешь понять, мне было страшно раскрывать эту тайну.

Слова как будто провоцировали его к движению Медленно, чуть переступая ногами, он прошел через комнату к окну. Теперь, по крайней мере, он двигался, и я опустилась на кровать.

– Несколько раз я был уже готов рассказать тебе, но слова застревали у меня в горле. Это отвратительная история, и я пойму тебя, если ты порвешь со мной. Но сама мысль о том, что ты можешь уехать… О Гвен, мне страшно потерять тебя! Самое ужасное, что может случиться, это то, что ты можешь уехать навсегда…

Его голос был очень тихим. Он, не отрываясь, смотрел на крыши Камелота, и чувствовалось, что он невероятно страдает.

Наконец он обернулся и посмотрел на меня.

– У тебя есть право и причина уехать, но я люблю тебя, ты мне нужна… и я умоляю тебя: не уезжай.

Это были слова, которые я тщетно мечтала услышать все эти годы. Я уже потеряла надежду, что когда-нибудь они могут быть предназначены мне. Но вместо удовлетворения и радости, которые могли бы они принести, я почувствовала только боль и тоску. И всепоглощающую печаль.

Сама того не желая, я встала, подошла к нему, потянулась и взяла его лицо в свои ладони. Я пыталась разгладить скорбные морщины, бороздящие его лоб, а по его щекам текли слезы и падали на мое лицо. Я прижалась к нему и тоже заплакала. Я не могла обещать Артуру, что останусь, но и сказать ему о своем отъезде не сумела. Вся моя решимость уехать с Ланселотом улетучилась, когда я увидела страдания моего мужа. Я снова оказалась в преддверии ада, не зная, какой мне сделать выбор.

Вот так мы и стояли, обнявшись, каждый испытывая свою боль. Бывают в Жизни ситуации, когда слезы лечат лучше любых слов или действий, и именно так было сейчас.

Когда мы выплакались, я села на подоконник, а Артур опустился на пол и, положив голову мне на колени, принялся рассказывать мне о Мордреде.