— Благодарю, что не сочли меня душевнобольным и, поверив в мою адекватность, нашли время в своем загруженном графике для встречи, — тут же принял приглашение разместиться за обеденным столом комроты, благо уже стоявшая напротив одного из стульев вторая исходящая паром чашка всем своим видом намекала, куда ему следует приземлить свою пятую точку. — Готов отвечать на ваши вопросы. Или же вы прежде желаете услышать моё объяснение, так сказать, в общих чертах, а уже после перейти к уточнению тех или иных моментов?

— Да, поведайте, пожалуйста, пока в общем о своих действиях и тех событиях, которые к ним привели, — отхлебнув из своей чашки, кивнул головой Иосиф Виссарионович. — А там посмотрим.

— Тогда, пожалуй, начну с записки. Уж извините за совершенно неподобающий формат. Я её набросал второпях, поскольку в тот день даже не надеялся улучить возможность встретиться с вами, товарищ Сталин. Все же на праздничный завтрак я умудрился пробиться исключительно с целью постараться попасть на глаза Клименту Ефремовичу, дабы впоследствии напроситься к нему на прием. И сделал это не столько по своей личной прихоти, сколько во исполнение прямого приказа товарища Калиновского. В нашу с ним последнюю встречу он, видимо, что-то такое нехорошее чувствовал на свой счет, и потому сказал мне безоговорочно верить лишь товарищу Ворошилову и вам, товарищ Сталин, коли с ним самим произойдет что-нибудь непоправимое. — Показательно нервно сглотнув по окончании вступительного слова и покосившись в сторону своей нетронутой чашки, Александр с удовольствием промочил горло, естественно, прежде получив едва заметный дозволительный и даже подбадривающий кивок от своего слушателя. — Я, честно говоря, не стал бы раскрываться перед вами или товарищем народным комиссаром раньше намеченного срока. До поры до времени, как ни в чём ни бывало, продолжая отыгрывать назначенную мне Константином Брониславовичем роль. Если бы те, кто приложил руку к гибели товарища Калиновского, вскоре не предприняли попытку уничтожить и меня тоже. Ведь последнее означало лишь одно — я для них раскрыт, как хранитель, что ли, завещания товарища комкора. Даже странно, что впоследствии меня вновь не попытались ликвидировать. Возможностей-то имелось более чем достаточно. Видимо, очень достоверно отыгрывал роль потерявшего память человека, даже после того, как она начала постепенно возвращаться ко мне. — Врал ли в этот момент Геркан? Ну конечно врал! От начала и до конца! Только вот уличить его во лжи ни у кого не имелось ни малейшей возможности, ибо сравнить его «показания» было попросту не с чем и не с кем. Да и сам комроты очень тщательно продумывал и даже десятки раз проговаривал вслух самому себе то, что собирался произнести на сегодняшней встрече, дабы выглядеть более убедительным в глазах слушателя и не попасться на каких-либо логических ошибках.

— И какую же роль отводил вам Константин Брониславович? — всё же не выдержал Сталин и задал первый уточняющий вопрос, стоило его гостю вновь потянуться к чашке, чтобы отдать должное терпкому и ароматному напитку.

— Самое позднее — к середине 1938 года, не без его активной поддержки, я был обязан подняться с должности комбата одного из батальонов 1-ой танковой дивизии до командира этой самой дивизии. Ведь, даже будучи вторым человеком в УММ, товарищ Калиновский не обладал достаточной силой, чтобы в открытую бороться со вскрытыми им заговорщиками, которые планировали провести в означенном году вооруженный государственный переворот. Ему была потребна реальная боевая мощь. Потому он сделал вид, что согласен примкнуть к команде Тухачевского, если с ним тоже поделятся реальными возможностями. Как объяснял мне впоследствии свой поступок сам Константин Брониславович — «Пусть друзья всегда будут под рукой, пусть враги будут еще ближе».