С самых смотрин Ефросинья стала жить ожиданием. Конечно, княжич Александр ей понравился, но и только. К сердцу присох Сысой окаянный. Никак не могла она его выкинуть из сердца, забыть. Да и как забыть, если он все время перед глазами. Александр Дмитриевич где-то за тридевять земель, а Сысой — вот он, выгляни в окошко. То коня чистит, то в седле красуется, то сулицы¹, то ножи в стену мечет.

А брат Михаил, став князем, часто за стол его приглашать начал, сшил ему кафтан из зеленого аксамита², почти такой же, как у себя, сапожки козловые. И уж держаться стал Сысой гордо, осанисто, словно из бояр, а не из мизенных совсем. Да и то сказать, одну грудь с княжичем сосали, братья молочные. С этим не поспоришь.

'Сулицы — ручное холодное оружие, род копья.

'Аксамит- рытый бархат.

Но в отношениях к княжне знал свое место Сысой. Она в глазах его читала, что любил он ее, но любил как госпожу молодую, красивую, не так, как ей хотелось бы, не так, как она его втайне. И называл всегда лишь по отчеству: Ефросинья Ярославна.

Ах, как хотелось ей услышать от него ласковое «Ефроси-ньюшка», да если бы хоть за руку взял, она б, наверно, умерла от блаженства. Так нет же.

Вот она вздумала у него научиться ножи бросать — не потому, что алкала убить кого-то там, а просто чтоб было заделье побыть около. И из лука стрелять училась лишь из-за этого. Выучилась. Теперь вот за ножи взялась. У Сысоя точно в затесь втыкаются. А у нее? Даже в стенку иной раз не попадают, а то и просто: дзынь — и в сторону отлетают. Но для нее главное, что Сысой рядом стоит, за нее переживает, советует. Иной раз, поправляя нож в руке, и коснется длани. И от этого прикосновения у бедной княжны аж дрогнет все внутри, словно искра проскочит. А он, беспонятный, одно талдычит:

— Да не так же, Ефросинья Ярославна, а вот так. А теперь кидайте.

Какие же болваны эти мужчины. Ничего не понимают.

Ксения Юрьевна, увидев дочку за занятием мужским, не девичьим, днем ничего не сказала, а вечером, придя в ее покои, попеняла:

— Зачем ты, доченька, ножи кидать стала? Наше ль это дело? Вся дворня дивится.

— А ну татары набегут, маменька.

— С татарами ратиться мужчины станут. А мы лишь молитвой пособлять будем.

— Да, а если в крепость они ворвутся?

— Ну, значит, судьба.

— Но я не хочу так! Мать Святославова, когда Переяславль татары взяли, бегучи от поганого, с заборола наземь кинулась. Я хочу такого поганого ножом встретить.

— Ух-ух,— разулыбалась княгиня,— какая ты у меня боевая!

Даже матери, самому близкому человеку, не могла Ефросинья признаться, зачем это ей ножи понадобились. Все в сердце своем держала. А каково это девушке? Ни с кем не поделиться, не посоветоваться.

А меж тем мать с братом хлопочут, готовят невесту к венцу. Надо и новые платья пошить, украшения изготовить. И ехать на чем-то ж надо. В сарае стояло несколько повозок, резьбой и материей изукрашенных, но в пожар все подчистую сгорели, одни колосные ободья да шкворни остались.

Призвал к себе Михаил тележного мастера-тесляра.

— Надо к выезду княжны сделать новую колу, да чтоб мягко в ней было и красиво.

— Сделаю, князь, постараюсь. Уж для Ефросиньи-то Ярославны лоб расшибу, не кола будет — яичко.

И действительно, сделал тесляр колу на загляденье. Не кола — теремок на колесах с дверью и крышей. Крышу сверху березовой берестой покрыл, чтоб дождь не промочил, ежели вдруг в пути случится. Сиденье кожей обил, подложив снизу оческов льняных целую охапку. Позвал князя смотреть. Михаил Ярославич осмотрел, даже внутрь влез, посидел на мягком сиденье. Вылезши из колы, спросил:

— Доедет до Переяславля?

— Хошь до самой Орды,— уверенно отвечал тесляр.