— Типун тебе на язык. Чего ей в Орде-то делать?

— Это я так, для примеру, Михаил Ярославич, для расстояния. А до Переяславля что тут? Рукой подать. Моя кола и туда и сюда выдюжит.

Несколько раз собираясь втроем, обсуждали, чего за невестой дать в приданое. Оно бы, конечно, хорошо какой-нито город, как встарь было, но надо в грядущее смотреть.

— Это усилит Переяславль,— сказал Александр Маркович.— Это ныне дружны мы, а ну какая замятия начнется, с нашего ж города на нас ратников пошлют.

— Это верно,— вздохнула Ксения Юрьевна.— Може, черных людей дать за ней хоть бы сотню?

— Оно бы неплохо, но после татарского набега едва ль не половина в рабство угнаны, есть вески, где землю орать некому.

— Я думаю,— заговорил Михаил,— лучше дать за ней полтысячи гривен.

— И только-то? — удивилась Ксения Юрьевна,— Чтоб потом муж попрекал бедняжку нашей скупостью?

— Еще можно на столько же скоры собрать, мехов драгоценных.

— А выход? С чем ты в Орду поедешь, если позовут?

— Да в этом году уже вряд ли позовут. Есть слух, что они там меж собой перессорились.

— Тоже ничего хорошего,— сказала княгиня.

— Почему, мама?

— Сейчас Александр — жених Ефросиньин — там, а в свою замятию поганые могут и наших затянуть. Вон Ногай за собой русских князей аж в Польшу и на Дунай таскал.

— Что делать, Ксения Юрьевна! — сказал Александр Маркович.— Он царь. Прикажет, и пойдешь.

— Но нашим-то какая корысть в те края лезти?

— Корысть есть, княгиня. Если хан с собой наших зовет, так хоть в это время выхода не требует. А при удачном походе еще и добычей оделит. Татары стараются своих союзников не обижать. Этого у них не отнимешь.

— Ой, не хотела бы я, чтоб ты, Миша, на какой-то там Дунай ходил.

— Мама,— улыбнулся Михаил,— но они не станут ни тебя, ни меня об этом спрашивать.

Посоветовавшись, решили, что в приданое Ефросинье помимо гривен соберут с дюжину собольих сороковок¹.

И вечером Ксения Юрьевна пошла к дочке, сообщила ей о готовящемся приданом. Думала, порадует, но та сидела какая-то безучастная.

— Что с тобой, доченька? Уж не заболела ли?

— Да нет, мама, все со мной в порядке.

Лукавила княжна, лукавила. Не очень-то «в порядке» с ней было. Днем девка Тоська похвасталась ей, что за конюшней Сысой поймал ее и «щупался» и за себя звал идти.

— Как за себя? — похолодела Ефросинья от ревности, вдруг охватившей ее.

— Ну замуж, через церкву, по-людски чтоб,— делилась Тоська.

— Ну а ты?

— Я сказала, подумаю, мол. Да у княжны спроситься, мол, надо.

Убила ее Тоська своим сообщением, без ножа зарезала. Понимала Ефросинья умом, что никогда не сможет стать невестой Сысоя, но новость о том, что он скоро станет принадлежать Тоське-дуре, сразила ее. Даже дикая мысль в голову пришла: «Ах, зачем я родилась княжной?» А эта дура словно ножом в ране ковырялась:

— Ты ж позволишь мне за Сысоя, Ефросинья Ярославна?

Да?

Ах, как хотелось сказать ей: «Не смей и думать о нем!» Но нельзя, она же может догадаться о ее неравнодушии к парню.

— Делай как знаешь,— ответила девке, язык не повернулся дать согласие.

И что ж? Тоська не упустила своего счастья. Через две недели обвенчались с Сысоем, на их венчание в церкви был сам князь. В тот вечер вся дворня перепилась, горланила песни едва не до полуночи, плясали. И, слушая все это, княжна Ефросинья лежала в холодной постели и тихо плакала от тоски, вдруг навалившейся на нее. Назавтра Тоська не явилась, что обозлило княжну: «Ага, милуется, негодница.