Услышав немецкую речь, он, быть может, и не вскочил бы так прытко — мало ли шляется тут немчуры гэдээровской, гутентагов второсортных, уж лучше чехи, пражские господа-пивохлебы! А гутентагам этим надо сразу давать отворот, видерзейн, пожалуйте в самообслугу! Но тут, мама родная, тут вовсе не гутентаги пожаловали, а всамделишные, натуральные кумовья-австрияки, камон эврибади, хотя пиджачок на австрийце мог бы сбить с панталыку и опытного человека, уж больно похож на продукцию швейной фабрики «Красный Октябрь», м-да, вот он, Запад, рафинированная простота, вроде то, да не то, по пиджачку судя, этот тип и венгром мог бы быть, сегодняшним, современным венгром, но — поступь, энергия, весеннее развевание пиджака, так могут входить только иностранцы, сегодняшний венгр либо квелый какой-то, пиджак на нем, как на вешалке, будто палый осенний лист, либо — новый, из грязи в князи, барин, на котором и пиджака-то не видно, только спесь, только гонор, до двери-вертушки его чуть не под руку провожает шофер; а этот — какой лоб, какой череп, такие только за Лейтой рождаются, и вот он уже раскланивается перед нами, яволь, биттешён, прошу, голубчики, прошу, битте плац, наилучшее место, коммен зи, вот сюда, Фери, бляха, живо тащи меню!

— Vati! Vati! Was bedeutet Feri pliaha?

— Перебор, — шипит нам «под партой» отец.

196

Мой младший брат — прирожденный работник турбизнеса. Хоть и не без своего интереса, он любит людей, обожает поболтать, потрепаться — он уже в детстве ходил по улицам и, как взрослый, дружелюбно общался с соседями, — он знает языки, целеустремлен, имеет так называемые планы на будущее. Поэтому не случайно, что он попал в гостиницу. И стал восходить, как оно и положено, по служебной лестнице, был сначала лифтером, потом посыльным, дорос до портье. Правда, не старшего, но это уже кое-что. Вместе с тем — работа ответственная. Вот почему в директорском кабинете появились двое господ и попросили пригласить брата. Заместитель директора смущенно топтался здесь же.

— Мои поздравления, старина, так держать, удачной тебе работы. Тут товарищи хотят с тобой побеседовать.

Долго слушал мой брат товарищеские слова, по-своему вежливые, не приторно-ласковые, то есть, по сути, не угрожающие, а скорее спокойные, чему быть, того уж не миновать, не заговорщицкие; но говорили они не прямо, хотя не без основания полагали, что мой брат осведомлен, например, о «номере с душем», куда полагалось селить западногерманских охотников и который получил свое название из-за душевых розеток с вмонтированными в них «жучками»; слушал-слушал мой брат этих наскучивших самим себе звонарей, талдычивших ему об ответственности, связанной с его новой должностью («эти кретины и о тебе сделали мерзкое замечание, думали, я куплюсь»), — и, хотя он был человеком практической сметки, до него не сразу дошло, о чем речь, а когда дошло, то он понял, что товарищи хотят отобрать у него сразу все, посягают на всю его жизнь, и покачал большой головой, нет, не хочет он им отдавать свою жизнь, которую он собирался потратить на воплощение стольких планов, а с другой стороны, работать ему здесь нравилось, он чувствовал, что его уважают, чувствовал, как растет его власть, которой он пользовался с удовольствием, полагая, что создан для власти, что от власти голова у него не закружится и он будет ее употреблять с умом.

И тогда мой брат улыбнулся.

Заместитель директора — тоже, и даже у двух товарищей рожи сморщились, изображая нечто вроде улыбки. Все молчали. Четверо улыбающихся мужчин. И в этом безмолвии самый младший из них тихо, ласково, как подросток, проговорил:

— О любезные рыцари-господа мои, а не пойти ли вам на хуй?! — и с тем, поклонившись галантно, как будто он был не слугой, а графом, удалился из кабинета.