— Брось, — сказала она, — полно! Вот садись да говори толком.

Заметив, что старуха собирается уйти, Маруся загородила ей дорогу.

— Ради Бога, останься, бабушка! — крикнула она. — Пожалей меня! Я ни за что не хочу остаться здесь одна.

— Садись, матушка, — произнес Фомка, — и позволь мне поглядеть на нее хоть издали.

Маша оперлась на руку и залилась слезами, сердце Фомки сжалось, он попятился к дверям и стал у порога, словно вкопанный.

— Эх, дети, дети, — произнесла Солодуха, — глупенькие вы! Вместо того, чтобы поговорить толком, как следует, смотрят друг на друга, словно петухи!.. Ну, что стал? Маша тебе по сердцу, ты ей не противен, хочешь жениться, чего ж мямлишь!.. Пляшите, радуйтесь.

— Не веселье мне на уме, — отвечала Маша, — мне что-то страшно, бабушка!

— Да не бойся, Марусенька, — отозвался Фомка, — приказывай, что хочешь, все сделаю, не гони меня только.

— Э, полно, что говоришь? Вот узнают родители и вышлют тебя куда-нибудь далеко, а на селе срамить меня станут, и без вины виновата буду…

Трудно было успокоить сиротку, напрасно Фомка и Солодуха говорили, увещевали ее: разговор не клеился, а ночь приближалась. Посидев еще несколько минут, Солодуха сделала знак Фомке, и тот со вздохом вышел вон. За ним последовала старуха. Едва только она переступила порог, как мимо мазанки проехал Мартын, шляхтич из рудинского посада. Фомка, занятый Марусей, ничего не заметил, но баба тот же час сообразила, что от этой встречи дело ее может принять не совсем хороший оборот, и, схватившись за волосы, побежала в село.

С Мартыном она была коротко знакома, еще недавно ухаживала за его больной женою, теперь хотела знахарка догнать мужа своей пациентки и заставить его молчать, но это оказалось невозможным.

Мартын исчез в туче пыли, а Солодуха мерным шагом, опираясь на палку, поплелась в корчму.

Знала она, что Мартын краснобай, каких мало на свете, знала также, что корчмы ему не миновать и рассчитывала там переговорить с шляхтичем, — но ошиблась в расчете. Пока она сошла с горы, пока перешла плотину, пока прибрела к корчме, Мартын успел уже осушить чарку, наговориться вдоволь и ускакать в Рудню.

Раздосадованная баба вошла в корчму с целью разведать, что говорил шляхтич. Шинкарь Шумко, стоя среди корчмы, шептался с крестьянами: они все так были заняты, что никто не заметил знахарки.

— Так-то, — говорил шинкарь, вынув из кармана тавлинку и поднося ее по очереди своим собеседникам, — он тут гоняется за девками, а батьки (родители) думают, что службу справляет. Поглядели бы вы, какую рожу скорчил Мартын, как я сказал, что теперь лесничим у нас не Фомка, а Павел!.. А к тому еще вышла такая оказия. Вчера старик Хоинский хвастал, что сыну дал такое место только для того, чтоб к службе привыкал, а там, говорит, в губернию отправит. Вот оно что!

— А подавиться бы вам, проклятые сплетники! — крикнула остановившаяся за плечами Шумки баба. — Кто просил вас болтать всякий вздор Мартыну.

— Тьфу! Пропади ты, ведьма! — крикнул испуганный шинкарь. — Ишь как напугала!

— Болтун, болтун! — кричала Солодуха, задыхаясь от злобы. — Кто тебя просил разбалтывать, сплетник? Пропади, окаянный.

— Да меня никто не просил молчать, Мартын спросил: что, говорит, ваш лесничий на кладбище вербы сторожит, что ли? Ну, я ему и сказал всю правду, не лгать же мне было.

— Эх ты, сплетник, сплетник! — гневно кричала Солодуха, размахивая руками. — Ну, скорее давай водки! Чтоб тебе подавиться, проклятому!

Шумко пошел за штофом, компания замолчала, и Солодуха, опорожнив две рюмки, потащилась домой.