— Ради Бога, — бросаясь к нему, прервала жена, — и его, и меня, и себя погубишь! Максим как узнает, просто загрызет его бедного: за его же добро накличем беду. Этого я не позволю!

— А ты ела бы этот хлеб? — спокойно возразил цыган. — Тебе, сестре, как собаке, бросили кусок… Подавись ты этим хлебом!..

— Выбрось его, только не отдавай брату, — кричала Мотруна, — не губи его, не губи меня!

Ответ Тумра был прерван стуком в неплотно запертую дверь.

Шум этот так странно прозвучал в ушах одиноких изгнанников, что оба они в испуге переглянулись и остановились среди избы. Цыган, предчувствовавший беду, — он всего начинал бояться — бросился к двери, готовый грудью встретить врага.

В воображении Мотруны мелькнули тени покойников, мстительный образ отца, и она невольно перекрестилась.

— Кто там? — громовым голосом закричал цыган, отпирая дверь и стараясь проникнуть в непроглядную тьму.

— А, а, добрый вечер! Добрый вечер! Цыц! Не бойтесь! Ведь голышу разбойники не страшны, у вас, чай, нечем поживиться.

Слова эти принадлежали заике Янке-дурачку, странная фигура которого обрисовалась перед изумленным хозяином лачужки, он тащил на плечах ведра с водою и насилу переступил порог.

— Мои ведра! — крикнула Мотруна, в восторге хлопая руками. — Да, да, мои! — прибавила она, наклонивши голову к ведрам и рассматривая их. — Это Янко-дурачок!

— Да не так еще глуп, — отвечал тот, — коли нашел то, что умница потеряла! А! А!

— Бог наградит тебя, Янко, — сказал цыган, — я второй раз у тебя остаюсь в долгу.

— Что ж ты мне должен? — пробормотал карлик, почесав затылок.

— Да где же ты нашел их? — спросила Мотруна. — Какой ты добрый: еще воды принес.

— Коли нести ведра, так уж и с водой. Зачем тебе эта посудина в такую пору без воды? А где нашел их — все равно, где ни нашел, а нашел.

— Скажи же, где нашел? Отнял у кого-нибудь, а?

— Ни у кого не отнимал.

— Как же они к тебе попали?

— А! Ты думаешь, что мой язык так легко вертится, как твой, подожди маленько, подожди!

Тумр и Мотруна стали пред карликом, занявшим место у порога.

— Вот как было, — начал медленно он. — Иду я себе, да иду, куда глаза глядят, выгнали, вишь, меня из избы, захотелось им ужинать — затем и прогнали, заперли дверь за мной, что делать? Я и пошел… Прошел я плотину, мостик, да пришел к колодцу. Стал я и думаю: сесть бы здесь да воды напиться, коли есть не дают… Посмотрел в колодец: вода глубоко, напиться нечем… Думаю, думаю, как бы воды напиться… а должно быть, можно, говорят, все можно сделать, коли захочешь… Вот я сел да начал думать, как бы достать воды. Потом отошел я в сторону от колодца и бух в кусты! Да как грохнусь боками о что-то твердое, так и в глазах потемнело. А чтоб тебя черти побрали! Оглянулся, вижу два ведра и коромысло, все этакое новенькое. Вот, думаю, и можно напиться. Кто затащил их сюда? Гляжу во все стороны — нигде никого. Пришла Настя, Ляшкова дочь. "Добрый вечер, — говорю, — Настя!" А она и не глядит на меня. "Не достать ли тебе воды?" — говорю. — "Убирайся к черту", — говорит. Только и было… "Настя, — говорю, — не знаешь, чьи эти ведра?" — "Ведра? Ведра?" Подошла, да говорит: "Мои ведра, мои, я их искала…" — "Твои! — говорю.