В звенящей тишине он сгреб со стола рассыпанные листы с докладом. Пошатнувшись, сдвинул с места стол и уперся в гипнотический взгляд Лобуса.

– Дождетесь, и камни заговорят, – с угрозой прохрипел он, не отводя глаз, но внезапно осел на пол и закрыл лицо темными, точно обугленными ладонями. Старик рыдал. Костя бросился к учителю, подставил плечо, пытаясь приподнять, но Колодяжный завалился на бок и вытянулся в судороге.

– Скорую! Докладчику плохо!

Суета в зале показалась Глебу неестественной, похожей на убыстренное прокручивание кинопленки. Добровольцы перенесли Колодяжного на диван, принялись теребить за щеки и брызгать в лицо водою, но так и не привели в чувство. Прибывший на вызов врач скорой помощи приоткрыл тяжелое, бурое веко Колодяжного, нащупал скачущий пульс и диагностировал сердечный приступ.

– Дай попить, – попросил Колодяжный. Глеб поднес к его губам эмалированную кружку с водой.

– Хазарская охота, – прохрипел старик. – Ты видел, как он смотрел? Нет, он не смотрел, он гвозди в меня вгонял!

Глеб чуть пожал ладонь Колодяжного. Тот с неожиданной силой схватил руку Глеба:

– Только бы успеть, сынку, пока няньки смертельную клизму не вставили. Суса, наверное, уже и это предусмотрела… То-то они зашевелились, когда я об экспедиции заговорил! Все годы руководство музея палило крупнокалиберными: увольняло археологов, не допускало к защите готовых кандидатов. Однако полностью подавить научную партизанщину хазарам не удалось. Однажды мы все же пробили хазарскую экспедицию, но тут разлилось по территории раскопок Цимлянское море, и только чайки со своих высот читали мраморные надписи Саркела. Теперь вот война разгорелась на Кавказе, и наш музей вовсе оказался в прифронтовой полосе. Под шумок Лошаки сделают все, чтобы уничтожить «хазарскую коллекцию»…

– Но ведь предметы поддельные? – напомнил Глеб.

– Тю-ю-ю, – присвистнул Колодяжный. – Слухай сюда, сынку! Датировку можно изменить искусственно, если объект облучить лазером. Генератор нужен, да помощнее. Должно быть, громоздкая стерва, днем в музей не протащишь, поэтому действовали в ночное время…

Глеб судорожно вцепился в спинку кровати.

– Я об этом никому не говорил, даже Костеньке. Слабину я в нем чую, губительную для настоящего ученого… – отдышавшись продолжил Колодяжный. – Он ведь в ту ночь в музее оставался, когда девчонку убили…

– Срочная работа? – ледяным голосом уточнил Глеб.

– Если бы! Причина сугубо бытовая – он у нас в коммуналке живет, так его соседка хахаля привела и замок сменила. Костенька приладился ночевать то на вокзале, то в музее. Я тогда его прямо спросил, что ночью случилось? Он глаза отвел, сказал, что охрана его выставила, и он на лавочке в парке до утра продрых, ночи, мол, теплые.

Знает он что-то, сердцем чую, знает. Блеск у него такой в глазах появился, как у собаки, что кость зарыла!

– Больной, укол! – рядом с кроватью выросла тощая рыжая медсестра, сама похожая на шприц с ржавой иголкой. – Посетитель, поторопитесь, у нас обход!

Сестра немилосердно ткнула больного шприцем и важно удалилась. Прощаясь, Колодяжный сжал ладонь Глеба, передавая в этом коротком пожатии свою боль и надежду.

– Отомсти! Отомсти за меня, Соколов, за нас всех… По-нашему, по-смершевски, сынок!

– Обещаю, батя… – сухо сказал Глеб.

Девья гора

Русскому мечу негде разгуляться в степи, где свищут легкие сабли кочевников, но при взятии крепостей и в ближней сечи нет у руса более верного друга, чем меч харалужный, с двух сторон заточенный, заговоренный на волховском камне в священной дубраве.