— Я хочу видеть эту дрянь! — заявила мать.

— Я не хочу звать жену, пока вы не успокоитесь, матушка, — сказал я.

Она оттолкнула меня с дороги и решительно направилась в мою часть дома. Отец покачал головой; я пошёл за матерью.

Хедера сидела на широком подоконнике раскрытого окна и смотрела вдаль. У моей матери при виде неё сделался такой вид, будто она хочет сбросить мою жену с башни.

Хедера обернулась на шаги.

— Встань немедленно, мерзавка! — прикрикнула мать.

— Как я рада вас видеть, сударыня, — сказала Хедера дружелюбно и приветливо. — Надеюсь, вы доехали хорошо.

— Что ты сделала с моим сыном, гадина?! — багровея, вопросила мать, уперев руки в бёдра.

— Я вышла за него замуж, — сказала Хедера.

От неё веяло ненарушимым покоем. Это было так чудесно и так непохоже на большинство женских реакций на выпады такого рода, что мне захотелось обнять её прямо сейчас.

— Не смей дерзить мне! — почти взвизгнула мать. Она не знала, что делать с вот таким — с безмятежностью, непробиваемой, как междугорский рыцарский доспех, — и у неё сдавали нервы.

— Простите, сударыня, — ответила Хедера. — Мне очень жаль. Хотите чаю?

Мать выскочила из нашей маленькой гостиной. Дальше Хедеру можно было только бить — но это было бы чересчур; как иначе вызвать у моей жены хоть какой-то отклик, мать не знала.

Я знал. Невозможно.

— Твоя матушка очень огорчена, — сказала Хедера. — Позволь, я заварю чаю с мятой?

Она была безмерно прекрасна.

Возможно, мне гореть в аду за её майора, подумал я, но это стоило свеч.

Мать своим приездом сильно испортила жизнь отцу, но не мне. Хедеру она ненавидела яростно, нестерпимо, так, как лишь свекровь может возненавидеть невестку за ворох воображаемых грехов — а практически беспричинно. Привычное светлое спокойствие Хедеры раздражало мать, как личное оскорбление. Она целыми днями грызла отца за то, что он недостаточно энергично препятствовал моей свадьбе… да он ещё и был заподозрен в симпатии к «этой молодой мерзавке». Но на нашу территорию мать больше не заходила.

И мы жили весело.

С женщиной обычно тяжело молчать, но не с Хедерой. Мы подолгу молча бродили по нашему древнему парку; я научил её держаться в седле, и мы совершали верховые прогулки. Я любил смотреть, как она шьёт или вышивает, и подарил ей ворох тканей всех мыслимых оттенков обожаемого ею зелёного цвета. Хедера помогла отцу убрать и украсить покои для важных гостей к приезду короля, и отец понимающе улыбнулся, видя на шёлковых обоях, которые она выбрала, тонкий узор из серебристых листьев плюща.

Тогда с Хедерой смирились даже домочадцы: её кроткий нрав слишком явно отличался от жестокой требовательности моей матери. В общем, у нас было прекрасное лето… а в начале августа, когда плющ обвил нашу башню почти целиком, в замок приехал король.

Ему, в общем, понравился замок, но Хедера его обворожила. Это было заметно. Наш пожилой государь просто замер, как громом поражённый, а немного придя в себя, принялся звать нас с ней в столицу.

— Молодые аристократы должны блистать при дворе, — говорил он, улыбаясь. — Бессовестно прятать такой лесной изумруд в глуши, он непременно должен украсить собой наш дворец. Иностранные послы непременно должны увидеть, каких восхитительных женщин рождает наша страна…

Как только мы остались одни, Хедера сплела пальцы с моими и сказала, глядя мне в лицо:

— Уехать — это будет нехорошо.