Стецкий поморщился: доверчивость и непосредственность, трогавшие в маленьком брате, ушли от него к концу школы, сменившись замкнутостью и злобой.

Ося учился играючи, рано защитился, мог стать хорошим физиком, а успокоился ролью местечкового начальника и гонителя русских кадров, окружив себя соплеменниками, которые потом попили его кровь, требуя себе работы, когда она кончилась вместе с бюджетным финансированием.

Слишком он вник в священные тексты, дочитавшись до человеконенавистничества, и слишком быстро забыл детские мечты взлететь душой до херувима, чтобы рассмотреть его имена Тетраграмматон и Элохим, означающие милосердие и справедливость.

Стецкому стало тяжело разговаривать с братом. Рассуждения об их избранности ему были скучны, а насмешки над ним, связавшимся с агитбригадой гоев, обидны. Он больше доверял тестю, не меньше Оси читавшего в своё время те же сворачивающие разум книжки, а в 1945 году награждённого орденом «Красной звезды» за игру на скрипке в Красноармейском Ансамбле Клуба Проскуровской дивизии. Воспоминания о частых концертах в солдатских шароварах вблизи грохочущей передовой со временем слились для тестя в одно бесконечное выступление в трудных походных условиях, о котором он обязательно рассказывал, порасспросив перед этим о Фиминой самодеятельности. Отдав дань прошлому, тесть говорил: «Фима, русские достойны уважения. Единственное, чего они не выносят — лжи. В России можно многого добиться, если не держать за спиной кукиш. Приходиться, правда, иногда потерпеть. Слишком подпорчена здесь наша репутация. Я жалею, что не сразу это понял. Земля, на которой мы с тобой живём, — грешно не звать её родиной. Желаю тебе понять это побыстрее».

И в самые трудные минуты, когда недалёкие люди обижали Стецкого, опасаясь его неправильного происхождения, — не доверяли, прижимали с защитой диссертации, не давали хорошую должность — Фима вспоминал слова тестя, терпел, и терпение оборачивалось наградой. Оглядывая теперь свою жизнь, он видел, что прожил её не зря — много в ней оказалось людей, которых он любил, и многие люди полюбили его.

Но теперь его грызла совесть за то, что он мало любил брата. И мамины слёзы были ему главным укором. И ничего уже нельзя изменить. Надо было помогать Осе раньше.

Оказавшись на улице, Рылов решил подышать свежим воздухом. Не только потому, что после длительного воздержания ему пришлось немного выпить, и алкоголь разгорячил тело. Но и чтобы собрать мысли, разбежавшиеся от переживаний за дочь, от Фиминой недосказанности и от разных обидных мелочей, начиная с отказа супруги составить ему компанию и заканчивая равнодушным отношением к нему старожилов агитбригады.

Тёмными улицами Александр Владимирович выбрался на набережную, невольно славя бога за то, что теперь намного меньше шансов получить удар по голове, чем в голодные девяностые годы. Вроде того, который получил будущий зять за свои кожаную куртку и шапку. Когда зять, подобранный на улице полураздетым, очнулся в больнице, ничего не помня о нападении, первые услышанные им слова от склонившегося размытого образа в белом халате были так похожи на современные заклинания либеральной телевизионной тусовки о славных свободных временах: «Ничего страшного, жить будете».