Сообрази я, когда в конце этой повести соглашался, чтобы провидец Полиид обратил меня в версию Беллерофоновой жизни, что могу быть несовершенно, даже неуместно изложен, я бы остался верен первоначально принятому плану: низвергнуться с небес в заросли колючих кустарников, стать слепой и увечной пророческой фигурой и всплыть с прибывающей с приливом в болоте водой, собственным голосом декламируя вслух свою историю амазонке Меланиппе – моему месяцу, моей музе, моей последней смертной любви, – как она, поначалу отхлынув, затопила меня. И если бы Полиид-Провидец осознал, что это последнее и самое надувательское из всех усилие на пути литературных метаморфоз окажется запятнано и замарано чуть ли не самокритикой, он предоставил бы Беллерофону шмякнуться в грязь и вечно пускать оттуда пузыри подобно Дантовым гневливым в стигийских топях. Болотный папаша, старый оборотень – ты таки тут, даже тут. Рассказывай дальше.
– Совершенно очевидно, – продолжала Филоноя голосом столь же мягким, как и ее тело, на красоте которого тридцать пять минувших лет почти не оставили следов, – что Афина по-прежнему на твоей стороне. Ликийское царство разумно процветает и политически стабильно, несмотря на назойливость наших военных трений с карийцами и их новый союз с солимами и амазонками. Дети наши растут так, что, в общем, грех роптать, – не то что беспутные капризницы Прета и Антеи. Если судить по письмам поклонников и поклонниц, твоей славе химеробойца, кажется, ничто не угрожает; даже "Персеида", как я могу судить по тем извлечениям, что ты избрал для чтения мне, пару раз упоминает о тебе в самом благоприятном свете. Наконец, наш брак (который, не забывай, для меня то же, что для тебя твоя карьера легендарного героя, – главная ценность и оправдание, мой raison d'кtre) если уже не столь пылок, как дыхание Химеры, зато исполнен любви, уюта и в основном сексуально уравновешен. Мы, без всякого сомнения, избежали обид, отравивших по достижении ими нашего возраста взаимоотношения Персея и Андромеды, и, хотя невинными нас не назовешь, мы скорее опытны, чем виновны.
– И вот вполне может статься, что самое впечатляющее твое деяние уже позади – мне еще предстоит прочесть "Персеиду", но где найти легендарного героя, который не миновал бы к сорока годам свой, так сказать, пик? Как мне пришло, однако, в голову, по меньшей мере правдоподобно, что твое лучшее деяние может не совпадать с самым впечатляющим и, чего доброго, ждет тебя впереди – если еще не находится в процессе совершения: я имею в виду подобающее управление своей страной, твою семью и тебя самого на длинной дистанции, терпеливое взращивание из понимания мудрости, накопление богатого жизненного опыта и полная его переработка в своего рода просвещенную политику – международную, домашнюю и личную – все то, вкратце, что делает мужа не просто славным, но великим, заставляет не просто им восхищаться, но любить и т. д. и т. п.
Сравниваю с этим богатую прозу "Персеиды" и отчаиваюсь. Спи тогда с его автором, если тебе не подходит стиль Меланиппы! Нет, нет, любовь моя, это не твой стиль; ты просто записываешь слова, прямо как они приходят, а то и гораздо позже того, как они пришли: отжившие свое существа, схваченные глиной и в ней окаменевшие, кости, смещенные инородным минералом, обросшие друзами кристаллов, тронутые ржой стародавних окислов, подхваченные, траченные, перелопаченные чередой отступающих эонов, черепки скорлупок, разъятые члены, из которых все труднее и труднее реконструировать спящего дракона. Твои слова. Как бы там ни было, я заснул и проснулся таким же несчастным, как и раньше. Как всегда, Филоноя с готовностью все простила – Меланиппа отнюдь не Филоноя. Я этого и не подразумевал – и, воспряв, одарила меня своей любовью, затем дозволив в изнеможении вздремнуть, пока сама собственными руками готовила на мой день рождения завтрак: пирог со шпинатом и сыр фета. |