– У меня все же остался еще крошечный вопросик. Что там с желудочком и предсердиями – в развязке? По правде, я не вполне разобралась в этой метафоре.

Как и я тогда в своем сердце.

– А теперь?

Теперь моя очередь. Посмотрим. Почему Кассиопея полночи проводит головой в океане?

– Если бы ты мог спросить ее сам, она бы ответила, что моет волосы; на самом же деле Афина велела мне разместить ее так, чтобы ей приходилось время от времени макать голову – дабы ублажать нереид. Но сердца ты в этот вопрос не вложил.

Ладно. А что там произошло с моим двоюродным братцем Беллерофоном?

– Это другая история. Так и быть, зачту два половинчатых вопроса за один целый. Задавай же наконец настоящий – у тебя их осталось всего четыре.

Каликса?

– Стоит ли. Персей? Не вопрос.

Каликса.

– С твоей стороны это было так жестоко, милый! Жестоко перепархивать из моих объятий в ее, когда я спасла тебя, жестоко сравнивать нас в постели, будто моя неловкость не была невинностью, любовной невинностью, которую тебе стоило бы хранить как сокровище! Не возражай. И наконец, жестоко все время о ней вспоминать, как ты постоянно делал и делаешь. Ты думаешь, я бесчувственна?

Не вопрос. Я более или менее каюсь. Но, во-первых, я считал, не забывай, что потерял тебя…

– Сам виноват.

Признаю. Во-вторых, хотя место моей подруги Каликсы отнюдь не в сердце этой истории, ей – ее бессмертной составляющей-суждено провести вечность там, где нас соединяет пуповина,– где и я, и моя история увидели свет. Ты не сделала с ней ничего плохого?

– Любимый мой, ты полнейший потц.

Засим, жду ответа. R.S.V.P.

– Только если пообещаешь никогда больше во веки вечные не задавать мне этот вопрос. Один из драгоценных камней, если тебе необходимо это знать, в одном из наручников на одном из запястий Андромеды – помести туда ее пупок, ты такой фетишист – оказался спиралевидной туманностью, а эта спиралевидная туманность оказалась твоей маленькой подружкой. Ко всему прочему, туманности этой случилось, увы, не могу не сообщить, быть совершенно замечательной, вроде ископаемой окаменелости, отлитого из золота аммонита, – в самом деле нечто просто сногсшибательное. С другой стороны, будь уверен, я проследила, чтобы она оказалась на расстоянии уймы световых лет от нас, подальше от нашей галактики.

Спасибо, Медуза.

– Не стоит благодарности. Теперь скажи мне, П. П…

– Принц Персей?

– Прекрасное предположение. Как получилось, дорогуша, – до этого наверняка докопается вся эта критлитбратия, – что в драме, чья кульминация и развязка состоит явным образом в твоем – пусть жутко затянутом, в котором даже половинчатые решения ты принимаешь только наполовину, – выборе Вечно Твоей на всю вторую половину вечности, ведущие женские роли исполняют Андромеда и эта как-там-ее-зовут, эта ягодка калинка-малинка, закатившаяся в твой египетский пупок? Поразительная, на мой взгляд, слабость – хотя бы в развертывании сюжета.

Чем меньше слов, тем лучше: говорю я о них, выбрал – тебя.

– Снимаю все ограничения. Спрашивай о чем хочешь.

Сколько мы уже здесь, Медуза?

– Не могу сказать. На самом деле ты спрашиваешь…

Да. Все это про смертную и бессмертную половинки. Внизу, в мире, там Андромеда и Финей…

– По правде, Персей, я не знаю. И, прости меня, это не наше дело.

Вопрос снят.

– Извини – ты чего-то коснулся. И интуиция подсказывает мне, что тебе лучше задать твой Номер Семь до моего Шестого.

Любимый голос; милая Медуза, которой я не могу владеть и не мог увидеть, даже когда мог: не так давно ты заклинала меня забыть панно I-F-1 некой стенной росписи в некоем храме на Ниле вместе с автором предварительных к ней набросков; но то, как мы расположились здесь, где единственным проектировщиком являешься ты сама, подсказывает, что та же сцена до сих пор может быть запечатлена в твоем собственном воображении.