Когда «Чайка Мори» не отправлялась в guerre de course, как обычно называли каперские рейды (официально разрешенное пиратство), Ангус Кокрейн, граф Камбрийский, пополнял свой кошелек, занимаясь скупкой рабов на рынках Занзибара. Как только рабы оказывались прикованными к рым-болту в узком длинном трюме, они уже не могли освободиться до тех пор, пока корабль не причаливал в одном из портов Востока. А это значило, что даже те несчастные, которые умудрялись выжить во время жуткого перехода через тропический Индийский океан, вынуждены были лежать, сгнивая заживо, рядом с умершими в тесном пространстве под палубой. Миазмы разлагающихся трупов вкупе с вонью отходов тел живых заставляли корабли работорговцев издавать запах, который разносился ветром на много морских миль. И никакое мытье и чистка не могли избавить такой корабль от характерного запаха.

Когда «Чайка» очутилась с наветренной стороны, команда «Леди Эдвины» разразилась воплями преувеличенного отвращения.

– Бог ты мой, да они воняют, как навозная куча!

– Эй, вы что, не подтираете задницы, грязные черви? Мы отсюда вас чуем! – кричал кто-то в сторону небольшого фрегата.

То, что раздалось в ответ с «Чайки», заставило Хэла усмехнуться. Конечно, в принципе, в человеческом теле для него не было тайн, и все равно он не понимал многого, потому что никогда не видел тех частей женского тела, о которых матросы обоих кораблей упоминали весьма детально и живописно, и не представлял, для чего эти загадочные части могут быть использованы. Ругательства возбуждали его воображение. Еще веселее ему стало, когда он представил, как разозлится отец, услыхав такое.

Сэр Фрэнсис был набожным человеком, и он верил, что удача в войне может зависеть от благопристойного поведения каждого человека на борту.

Он запрещал азартные игры, богохульства и крепкие спиртные напитки. Он заставлял всех молиться дважды в день и наставлял матросов, веля им вести себя вежливо и достойно, когда они вставали в порту… хотя Хэл знал, что его советам редко следовали.

Теперь сэр Фрэнсис мрачно хмурился, слушая обмен ругательствами между своими матросами и матросами Буззарда, но, поскольку он все равно не мог в знак недовольства высечь половину команды, то придерживал язык, пока они оставались вблизи от фрегата.

Тем временем он отправил слугу в свою каюту, чтобы тот принес ему плащ. То, что он должен был сказать Буззарду, относилось к официальным речам, и сэру Фрэнсису следовало находиться при всех регалиях. Когда слуга вернулся, сэр Фрэнсис набросил на плечи великолепный бархатный плащ, а потом поднес к губам переговорную трубу.

– Доброе утро, милорд!

Буззард подошел к поручням и вскинул руку в приветствии. Поверх клетчатого пледа на нем была надета полукольчуга, блестевшая в ясном утреннем свете, но голова осталась обнаженной, и рыжие волосы и борода топорщились, как куча сена, и локоны трепыхались на ветру, так что казалось: голова Буззарда объята пламенем.

– Да возлюбит тебя Иисус, Фрэнки! – проревел он в ответ, и его мощный голос без труда заглушил шум ветра.

– Твоя позиция – на восточном фланге! – Ветер и гнев заставили сэра Фрэнсиса выражаться лаконично. – Почему ты ее оставил?

Буззард широко раскинул руки, изображая раскаяние:

– У меня мало воды и иссякло терпение! Шестьдесят пять дней – этого более чем достаточно для меня и моих храбрецов. А на побережье Софалы полно рабов и золота.

Его акцент напоминал о шотландской буре.

– У тебя нет полномочий нападать на португальские суда!

– Голландские, португальские или испанские! – заорал Камбр. – Всякое золото отлично блестит! И ты прекрасно знаешь, что по другую сторону Линии договора никакого мира нет!

– Твоя фамилия не зря означает «гриф»! У тебя такие же аппетиты, как у этого пожирателя падали!

Но Камбр сказал чистую правду.