– Не делай этого, – возразил Дон Кихот, – кто знает, какая беда может нас постигнуть, если мы нарушим повеление Маламбруно. Возможно, что мы поднялись на такую высоту лишь для того, чтобы потом сразу низринуться в королевство Кандайское, подобно тому как сокол или кречет с поднебесья устремляется на цаплю. Хотя нам и кажется, что мы улетели из сада каких-нибудь полчаса назад, но, верь мне, мы совершили уже длиннейший путь.

– Не понимаю я, в чем дело, – ответил Санчо, – думаю только, что сеньора Магальянес, или Магелони, была, наверное, не очень чувствительна, раз ей нравилось сидеть на крупе этой лошади.

Герцог, герцогиня и вся свита, едва удерживаясь от душившего их смеха, слушали беседу наших храбрецов. Наконец, чтобы прервать это удивительное путешествие, герцог велел поднести горящую паклю к хвосту Клавиленьо, набитому гремучими ракетами. Ракеты взорвались, и конь с грохотом подскочил в воздух. Дон Кихот и Санчо, слегка опаленные, упали на землю. Когда они пришли в себя, то с большим удивлением увидели, что находятся в том же саду, откуда выехали, а вокруг них лежат в глубоком обмороке герцог, герцогиня и приближенные; бородатые же дуэньи во главе с графиней Трифальди куда-то исчезли. Но их удивление стало еще большим, когда они заметили поблизости воткнутое в землю длинное копье, к острию которого шнурками из зеленого шелка был привязан белый лощеный пергамент, а на нем большими золотыми буквами было написано:

«Прославленный рыцарь Дон Кихот Ламанчский блистательно завершил великое дело спасения графини Трифальди. От него требовалось только решиться на этот подвиг. Маламбруно заявляет, что он вполне удовлетворен отвагой доблестного рыцаря. Подбородки дуэний гладки и чисты; королю, дону Клавихо и королеве Антономасии возвращены жизнь и свобода. А когда оруженосец закончит свое самобичевание, белая голубка вырвется из когтей диких ястребов, терзающих ее ныне, – так постановил мудрый Мерлин, архиволшебник из всех волшебников».

Прочитав эту надпись, Дон Кихот понял, что в ней говорится об освобождении Дульсинеи, и возблагодарил Небо, позволившее ему совершить столь великое дело с таким ничтожным риском и возвратить первоначальную гладкость лицам почтенных дуэний. Затем он подошел к герцогу и герцогине, которые все еще лежали в обмороке, и, схватив герцога за руку, сказал:

– Ну же, добрейший сеньор, мужайтесь, мужайтесь; все это пустяки. Приключение уже закончилось, и притом с полным успехом, как об этом гласит надпись на пергаменте.

Герцог мало-помалу пришел в себя, словно человек, пробудившийся от глубокого сна. Прочитав надпись, он заключил Дон Кихота в объятия и поздравил его с блистательной победой; очнулась и герцогиня и все прочие, лежавшие на земле. Они принялись так искусно выражать ужас и изумление, что можно было подумать, будто все это происшествие было не ловко разыгранной шуткой, а самой настоящей правдой. Между тем Санчо все разыскивал Долориду, чтобы посмотреть, какой у нее вид без бороды, и убедиться, действительно ли она красива. Но ему сказали, что в ту самую минуту, когда Клавиленьо, объятый пламенем, рухнулся оземь, весь отряд дуэний вместе с Трифальди исчез, но что все они уже были без всякой щетины, словно их побрил самый опытный цирюльник. Герцогиня спросила Санчо, как он себя чувствовал во время этого длинного путешествия, и Санчо тотчас пустился в рассказы:

– Сеньора, когда мы пролетали по области огня, я осмелился приподнять платок, которым были завязаны мои глаза, и в щелочку поглядеть вниз на землю. Она показалась мне величиною с горчичное зерно, а люди, разгуливавшие по ней, – ростом с орешек. Из этого вы можете заключить, как высоко мы забрались.

На это герцогиня ответила:

– Друг мой Санчо, подумайте, что вы говорите.