Агата Кристи. Хлеб Гиганта
Моему самому лучшему и верному другу — маме
Пролог
По случаю открытия Лондонской Национальной оперы в зрительном зале собрались члены королевской семьи, пресса и законодатели мод. Просочились даже музыканты и почти полностью заняли последний ярус под самой крышей. Давали «Гиганта» — новое музыкальное творение еще не известного композитора Бориса Гроена. В антракте слышались обрывки разговоров: — Божественно, дорогой! — Говорят, это просто... просто последний шик! Нарочито фальшиво. Надо читать Эйнштейна, чтобы понять... — Да, милый, я всем скажу, что восхищена. Но, между нами, это такая головная боль! — Почему нельзя открыть Английскую оперу исполнением приличного английского композитора? Все это русское шутовство! — горячился какой-то полковник. — Вы совершенно правы, — кивал его спутник — Но, видите ли, английских композиторов нет. Печально, но это факт. — Ерунда. Им просто не дают дороги, вот в чем дело. Кто этот Левины? Грязный иностранишко, еврей! И больше ничего! Человек, чуть поодаль прислонившийся к стене и наполовину скрытый занавеской, позволил себе улыбнуться. Это был Себастиан Левины — единоличный владелец Национальной оперы, известный в определенных кругах как Величайший Постановщик. Он был высоким и, что называется, в теле. Желтое лицо ничего не выражало, черные глаза напоминали бусинки, а огромные оттопыренные уши были словно созданы для карикатур. Волны разговоров катились мимо него: — Декадентски болезненно... невротично... незрело, — мимо проплыли критики. — Потрясающе... божественно... восхитительно, милочка, — проследовали женщины. — Не более чем раздутая посредственность. — Полагаю, надо ожидать поразительного эффекта от второй части, «Машины». Эта первая часть — «Камень» — только вступление. Говорят, старина Левинн совсем спятил. Никогда не было ничего подобного. — Странная музыка, не правда ли? — Полагаю, идея большевизма? «Оркестры шума», так, кажется, их называют? Это говорили молодые люди — несколько более образованные, чем женщины, и менее предвзятые, чем критики. — Не приживется. Эффектно, но не более того. — И все же, не знаю, есть ощущение, напоминающее всех этих кубистов. — Левинн — хитрая лиса. — Да-да, нарочно швыряет деньги на ветер — но получает их обратно. — А сколько?.. — Голоса замолкли, словно все проглотили языки, как только была названа сумма. Себастиан Левинн улыбнулся. Это были люди его круга Прозвенел звонок. Толпа медленно схлынула и поплыла на свои места. Недолгая пауза, заполненная гомоном и смехом, и огни медленно потухли. Дирижер проследовал на свое место. Перед ним раскинулся необычный оркестр, раз в шесть превышающий любой другой в Ковент-Гардене. Среди инструментов бросались в глаза странные предметы из блестящего металла — некое подобие искореженных монстров. А в одном из углов оркестровой ямы сверкало что-то непонятное, похожее на хрусталь. Дирижер вытянул руку с палочкой, резко опустил ее — и вслед за этим движением мгновенно раздался низкий звук, словно ритмичный бой молота о наковальню. Он прерывался, исчезал и прорывался снова — так напористо, как будто расталкивал другие звуки. Поднялся занавес. В глубине ложи во втором ярусе стоял Себастиан Левинн. Он внимательно смотрел на сцену. То, что он видел, нельзя было назвать оперой в традиционном понимании слова. Здесь не было фабулы и действующих лиц. Но по размаху происходящее можно было сопоставить с великим русским балетом. |
