|
Возможно – до поры. А участие (или причастность) к аресту (а то и ликвидации) старого друга – не более чем очередной тест на преданность и лояльность. Убедил себя (или его убедили), что все действительное разумно и долг офицера именно в этом сегодня и состоит. Ничего личного… Ляхов понял, что свободный полет воображения занес его несколько не туда. Так думать о старом боевом товарище… А почему, собственно, и нет? Что тут такого невероятного? Ну соратники по минувшим боям, ну друзья. Не такие уж давние, если честно. Так ведь присяга – выше, и долг – выше. Человека с натурой Тарханова при должном умении можно убедить в чем угодно. А умения у Чекменева на троих хватит. Плюс – Розенцвейг. Тот вполне способен подобрать неубиваемый набор улик, доводов и доказательств чего угодно… Вот, скажем, Уваров – совсем другое дело. Тот, если убежден в чем-то, касающемся понятий чести и самоуважения, ни на какую, самую изощренную иезуитскую демагогию не купится. Для него честь (в высоком смысле) выше всего. В случае чего – и присяги тоже. Хозяин своего слова – я его дал, я могу и обратно взять, если увижу, что не тому… И тем не менее Ляхов понимал, что все эти мысли и построения – не более чем дань собственному прошлому. Рассуждения как раз на уровне прошлого года. Тогда он был в хорошем смысле слова наивен и слишком многие вещи воспринимал слишком уж всерьез. Спасибо, жизнь последнее время немного побила. А главное, совсем иной у него теперь уровень информированности. Вроде как если сравнить моряка Эдмона Дантеса с графом Монте-Кристо. Это он не сам придумал такое сравнение, это ему Александр Иванович объяснил, когда они целую ночь проговорили в его кабинете в замке Форта Росс. – Понимаешь, парень, с молодых лет я обожал _косить_ под этого самого графа, с переменным успехом, естественно, а сейчас вдруг осознал, что я уже скорее аббат Фариа… Нет, нет, я пока совершенно здоров и сам еще кое-что могу, но… Просто сейчас я настолько много знаю и понимаю в сравнении с тобой, настолько хорошо представляю, что тебя ждет впереди… Да вдобавок вижу, что из тебя при должном подходе может кое-что получиться. Неординарное… Удивительно, но эти слова Шульгина совершенно его не задели, хотя в общем-то можно было истолковать их как недопустимо снисходительные и даже оскорбительные. Не мальчишка же Вадим несмышленый, в самом-то деле. Однако разница в их жизненном опыте, положении, да и самих психотипах была такова, что Ляхов воспринял аллегорию Александра Ивановича как должное. Спорить совершенно не с чем, разве что неплохо бы освежить в памяти роман, последний раз он брал его в руки лет пятнадцать назад, еще в гимназии. Сейчас там наверняка откроются какие-то новые грани и глубины. Не зря же Шульгин счел нужным сослаться именно на него, а не на какой-то более серьезный и авторитетный источник. После этого Александр Иванович обратился к проблеме пресловутых Ловушек Сознания, что было совершенно логично. Если развивать ранее затронутую гипотезу о том, что он, Ляхов, является «обитателем», а то и узником «внутриловушечной реальности». Разумеется, Вадим понял из максимально адаптированной к его уровню восприятия лекции не слишком много. Примерно как первокурсник медицинского факультета способен усвоить суть научной дискуссии аспирантов по кафедре молекулярной генетики, на которую он случайно забрел в поисках нужной аудитории. Но вывод из этой зауми был по-армейски прост. Поскольку Ловушки создавались, а возможно, возникали сами собой, в процессе эволюции Гиперсети (а еще по одной теории – существовали изначально, сама Сеть развилась уже позже), в качестве некоторой «фагоцитарной системы», для того чтобы защитить Сеть от вмешательств сумевших проникнуть внутрь ее субъектов, то средства борьбы с ними должны быть непременно. |
