И по тому, как в руки вдруг

         Кирку берешь – чтоб рук

         Не взять (не те же ли цветы?),

         Так ясно мне – до тьмы в очах! —

         Что не было в твоих стадах

         Черней – овцы.

         Есть остров – благостью Отца, —

         Где мне не надо бубенца,

         Где черный пух —

         Вдоль каждой изгороди. – Да. —

         Есть в мире – черные стада.

         Другой пастух.

    17 мая 1920

«Писала я на аспидной доске…»

с. э.

         Писала я на аспидной доске,

         И на листочках вееров поблеклых,

         И на речном, и на морском песке,

         Коньками по льду и кольцом на стеклах, —

         И на стволах, которым сотни зим…

         И, наконец, – чтоб было всем известно! —

         Что ты любим! любим! любим! любим! —

         Расписывалась – радугой небесной.

         Как я хотела, чтобы каждый цвел

         В веках со мной! под пальцами моими!

         И как потом, склонивши лоб на стол,

         Крест-накрест перечеркивала имя…

         Но ты, в руке продажного писца

         Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!

         Непроданное мной! внутри кольца!

         Ты – уцелеешь на скрижалях.

    18 мая 1920

Пригвождена…

         Пригвождена к позорному столбу

         Славянской совести старинной,

         С змеею в сердце и с клеймом на лбу,

         Я утверждаю, что – невинна.

         Я утверждаю, что во мне покой

         Причастницы перед причастьем,

         Что не моя вина, что я с рукой

         По площадям стою – за счастьем.

         Пересмотрите все мое добро,

         Скажите – или я ослепла?

         Где золото мое? Где серебро?

         В моей руке – лишь горстка пепла!

         И это все, что лестью и мольбой

         Я выпросила у счастливых.