Это было ошибкой. Мать побагровела и подступила к ней.

— И это все?! И это ты считаешь помощью?! Еще расскажи своим психологам, что мы тебя тут работать заставляем, пахать, как каторжную! Посуду она убрала! Две тарелки в машину поставила! Да ты гадина! Ты знаешь, что я с тобой сделаю! Я при всех сниму с тебя штаны и выпорю как сидорову козу! По голой жопе! Ты у меня это на всю жизнь запомнишь! Потом будешь рассказывать про нас гадости! Да тебя за такое по губам надо!

Она подскочила к Лийе и хлестнула ее по лицу, по губам, на второй раз девочке удалось увернуться. Взгляд матери снова упал на книжку. На обложке была нарисована Карина Тищенко в форме и с автоматом. Мысль матери приняла новое направление.

— Вот, — победно произнесла она (ей показалось, что сейчас-то она нашла уязвимое место у этой сволочи, сейчас-то она скажет то, что наконец проймет дочь, заставит рыдать и просить прощения, заставит понять, какая она, в конце концов, мерзкая тварь!), — вот что ты читаешь! Читаешь про возвышенные подвиги! Витаешь вся в облаках! В мечтах! А матери родной не замечаешь! Ты что, тоже хочешь воевать с автоматом? Говно такое! Ты бы хоть раз вокруг себя посмотрела, хоть бы заметила, какая у тебя грязь под кроватью! Игрушки черт-те как раскиданы! На полке посмотри что творится! А в мечтах она витает! Такая вся воздушная! А сама подло, подло! Идет и рассказывает про мать гадости. Придумывает!

Все, больше не могу, подумала Лийя отстраненно. Прости меня, Карина. Я не такая… я не могу.

И она зарыдала, заревела навзрыд, громко, уже не сдерживаясь. Закрывая руками лицо. Мать еще что-то орала — про ее подругу «эту Таю, которая жопой вертит уже в восемь лет, а в двенадцать родит», про психологов, про грязь…

— Замолчи! — закричала Лийя. Ей уже было все равно — будут ее бить, пороть, какая разница, ей хотелось немедленно умереть. Она не выдержала. Она опять не выдержала.

— Я тебе замолчу! Ты как с матерью разговариваешь!

Лийя завизжала оглушительно. Слов не хватало, а сил сдерживаться уже не было. Она визжала, как зверек, рыдала, всхипывала. Мать оказалась рядом с ней, внезапно переменив тон.

— Ну все, все замолчи! — мать обхватила ее, прижала к себе. Лийя стала вырываться, но это у нее не получилось. Она всхлипывала, ткнувшись носом в материнский живот. Ей было мерзко и душно. Наконец мать выпустила ее.

— Истеричка, — спокойно и удовлетворенно произнесла Вера Морозова, — тебе слова сказать нельзя! Орешь, как резаная! Надо тебя к психиатру отвести, ты ненормальная. Ты же сама видишь. Еще собралась в коммуну жить. Ага! Тебе мама что-то сказала — и ты уже не то, что в истерику впала, а орешь, как будто тебя режут. Ну что я тебе сделала?

Лийя всхлипывала. Все было кончено.

— С твоим характером не то, что в общежитие — тебя на улицу выпускать нельзя! Как ты собираешься дальше жить, Лиечка? Доча, я ведь тебе добра хочу!

Мягко пропел сигнал. Мать бросила на Лийю подозрительный взгляд и вышла.

Лийя бросилась на кровать.

Конечно, мать орала на нее несправедливо. Ничего о родителях Лийя не рассказывала. И такой уж грязи в ее комнате вовсе нет, это неправда. Она же постоянно убирается. Ну может, и есть, но уж не такая, как мама говорит.

Но ты-то, говорила себе Лийя, ты-то тоже виновата! В конфликтах всегда виноваты двое, вспомнила она какую-то умную статью, случайно прочитанную в мамином Персонале. Обе стороны. Если бы ты не была такой истеричкой, такой нервной, ты бы не разрыдалась и тем более, не начала визжать. Ты бы спокойно и выдержанно ответила… ну вообще вела бы себя спокойно и выдержанно. Как Карина, например. Карине было проще, вокруг нее были враги. А это же не враг, это мама. Самый родной и близкий, любимый человек. Так должно быть во всяком случае.