Пока, впрочем, походило на то, что придется жить дальше. Вежливые мальчики с квадратными плечами провели его в подъезд неприметного трехэтажного дома, поднялись с ним на третий этаж и после вежливого стука запустили в прихожую. Дубовый паркет, бежевые с золотистыми прожилками обои, старые, кажется, еще дореволюционные шкафы и комоды, картины на стенах – Дмитрий готов был дать голову на отсечение, что подлинники… хозяин, сухой старик, сидел в кресле-качалке у окна. Ноги его, несмотря на то, что жара еще не выпустила город из объятий, были закутаны в шерстяной плед, а на коленях лежала книга в кожаном переплете с тиснением.

«Les Misérables. Однако, на французском читает».

Гоняясь за всякими Гошами и Вахтангами, порой забывалось, что львиную долю владивостокского преступного мира составляли чертовы интеллигенты, потомки ссыльных. По крайней мере, высокую часть этого мира. Высшую.

«Только вот чтение «Отверженных» в оригинале их сути не меняет».

– Присаживайтесь, Дмитрий Владимирович. Полагаю, представляться мне не надо.

Дмитрий аккуратно уселся в кресло, надеясь, что под ним нет люка, ведущего прямиком в Амурский залив. Ильяс Зиновьев в самом деле в представлении не нуждался.

– Вы – закон, Дмитрий Владимирович. Но и я – закон тоже. Когда не справляетесь вы, за правосудием идут ко мне. А вот теперь пришел я.

«Как же ты. Я – к тебе».

Пустая вежливость не грела, скорее злила. Какого черта этот старый вор ведет себя как персонаж из «Крестного отца»?

– Хм, вы говорите о Григории Ильясовиче… дон?

Ильяс скрипуче рассмеялся.

– Ну мы же не на Сицилии, Дмитрий Владимирович. Просто – Ильяс Михайлович, Зиновьев Ильяс Михайлович. Не буду ходить кругами. Гоша – дебил. Избалованная сволочь. Жена – уже третья по счету – думает, что если потакать прихотям гаденыша, то можно втереться ко мне в доверие. И получить большую долю наследства. Гоша – садист, недоумок и развратник. Но девочку он не убивал. Более того, мне крайне любопытно, кто убивает в моем городе.

«В твоем городе, да? Не убивал, да? Правда? Честное воровское? И ты – закон?»

Наглость этого… интеллигента недобитого даже не удивляла, просто Дмитрий внезапно ощутил, каким же долгим и тяжелым был этот день. Ильяс, которого так заботили убийства, в свое время перебил столько подельников, конкурентов и просто тех, кто, например, не желал отдавать добро, что давно сбился со счета. В процессе своей преступной деятельности награбил столько, завел такие связи, что мог себе позволить роскошно жить и властвовать.

«Так, может, и правда его город?»

Даже сейчас он, следователь, майор МВД, пришел к этому вору и просит – да, именно просит! – возможности поговорить с садистом, недоумком и развратником. Даже не пришел – привезли, как к барину. И говорит этот Ильяс так, словно он и правда главный, словно только ради него Дмитрий ищет этого проклятого психа, чтобы, значит, воду не баламутил в любимом городе и не мешал убивать, грабить и что там еще дальше. Спасибочки, что сесть предложил. Идиотизм, невероятность, каким-то образом пробравшиеся в реальность, словно Дмитрий попал в королевство кривых зеркал, где все наоборот.

– Ильяс Михайлович, я рассчитывал, что буду говорить с вашим сыном. Именно он – свидетель, а не вы.

«А вы мне на хрен не уперлись, раз не разрешают трогать, но сидите ведь тут не зря. Могли бы вообще не разговаривать. Значит, готовы в чем-то уступить, но не просто так».

– Гоша – избалованная сволочь, – неторопливо повторил дон.