Теперь же дверца была открыта, один из юных ленивцев выбрался из террариума и отполз фута на три в нашу сторону.

– Посмотри, пап! Он сошел с ума, он укусил меня! Пап, он укусил меня! – Рыдания Энтони превратились в сопение, и он показал мне распухший, посиневший синяк на запястье, его пересекал полумесяц розовых точек. Потом Энтони пальцем указал на существо.

Ленивец дрожал всем телом. Кровавая пена выступила в уголках его губ. Он тщетно разгребал песок неуклюжими присосками, выпучив крошечные глазки. Неожиданно пушистый зверек повалился набок, задергал ногами. Дыхание с шипением вырывалось из его глотки, как из пробитого клапана.

– Ленивец не выносит такой жары, – объяснил я Энтони и помог зверьку подняться на ноги.

Он попытался укусить меня, но я вовремя отдернул руку.

– У него солнечный удар, малыш. Вот он и сошел с ума.

Неожиданно ленивец широко открыл рот, разом выдохнул весь воздух и больше не сделал ни одного вдоха.

– Теперь все будет в порядке, – тихо проговорил я.

Еще два ленивца толкались у дверцы, не решаясь вылезти на песок. Над присосками сверкали яркие черные глазки. Я затолкнул их назад кусочком ракушки и закрыл дверцу.

Энтони по‑прежнему смотрел на белый меховой шар на песке.

– А теперь он перестал сходить с ума?

– Он мертв, – объяснил я малышу.

– Мертв, потому что вышел наружу, да, пап?

Я кивнул.

– А отчего он сошел с ума? – Малыш сжал кулак и размазал слезу по верхней губе.

Я решил изменить тему разговора. Мы подошли к тому, о чем говорить с маленьким ребенком мне вовсе не хотелось.

– У тебя‑то все в порядке? – поинтересовался я. – Ты, малыш, сегодня дал маху. Ну, да ладно... Иди и приведи в порядок свою руку. Парни в твоем возрасте должны сами уметь это делать. – Одновременно обернувшись, мы посмотрели назад, на поселок.

Такие маленькие ранки, как у Энтони, легко инфицировались. Они уже вспухли.

– А почему ленивец сошел с ума? Почему он умер, когда оказался снаружи, а, пап?

– Он не вынес прямого солнечного света, – стал объяснять я малышу, когда мы направились в сторону джунглей. – Такие животные большую часть жизни проводят в тени. Пластиковые стенки и крышка террариума задерживают ультрафиолетовые лучи точно так же, как листва в глубине джунглей. А свет Сигмы‑прим насыщен ультрафиолетом. Кстати, именно благодаря ультрафиолету ты так замечательно выглядишь, малыш. Кажется, твоя мама говорила мне, что нервная система у этих пушистиков очень чувствительна и под воздействием ультрафиолета нервные окончания быстро разрушаются... Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Угу, – кивнул Энтони. Потом он чуть замялся. – Это ведь нехорошо, пап... – он не останавливаясь рассматривал свой укус, – если они окажутся снаружи... несколько из них?

Тут я остановился.

Солнце искрилось в волосах малыша. От окружавшей зелени (к тому времени мы уже оказались на окраине джунглей) на загорелые щечки мальчика легли зеленоватые тени.

Он усмехался едва заметно, и было в этой улыбке больше удивления, чем насмешки. Если я и злился на него, моя ярость мгновенно испарилась, сменившись нежностью. Она затопила меня словно поток пыли, и мне захотелось обнять, прижать к себе сына.

– Я не знаю, что случится, малыш.

– Почему?

И снова я не ответил.

– Плохо может стать и тем существам, которые остались внутри террариума, – сказал я ему. – Но это случится не сразу, а через какое‑то время.

– Почему? – повторил малыш.